за его пределы, веревка натянулась и освободилась, тюки освободились от каких-либо подводных препятствий, удерживавших их.
Им потребовалось несколько минут, чтобы, задыхаясь и кашляя, выжать одежду, насколько это было возможно, а затем мальчик снова навьючил тюки на лошадь, Хьюстон помогла настоятельнице сесть в седло, и они снова тронулись в путь, стуча зубами в морозной ночи.
Луна вышла из-за гор, когда они вышли на караванный путь, и мальчик поднялся на небольшой холм для разведки, прежде чем взяться за него. Он быстро вернулся обратно.
‘ Здесь повсюду солдаты, сахиб. Я видел их огни. Нам придется идти всю ночь.’
Они срезали путь, мальчик теперь шел уверенно, потому что он уже путешествовал по этой стране раньше, и пересек неровные холмы, прежде чем ближе к полуночи выбрал второстепенную дорогу, простую канаву между высокими скалами, но ведущую прямо на восток.
Хьюстон уже почти встал на ноги и бодрствовал только из-за жгучей боли от упавших арок и мокрой одежды, натирающей раны. Внутренняя сторона его бедер казалась совсем сырой. У него была рана на задней части шеи, и когда он наклонился вперед, чтобы облегчить ее, у него появилась другая рана под подбородком. Он пытался ходить на кривых ногах, чтобы облегчить натирание бедер, и заработал две новые язвы там, где его ботинки натирали лодыжки. Казалось, что они телеграфировали ему теперь из каждой точки его тела, и он больше не пытался уклониться от них, регистрируя последовательность с каким-то пепельным стоицизмом и ведя, так сказать, своего рода подсчет, поскольку он пришел к убеждению, что если один аванпост боли потерпит неудачу,остальное может потерпеть неудачу, и за этим последуют ужасы какого-то нового и менее знакомого рода.
Мальчик невозмутимо шел впереди с уздечкой; но когда луна снова начала заходить, он замедлил шаг, оглядываясь по сторонам. Тропа расширилась совершенно неожиданно. Он остановил их, отдал уздечку Хьюстону и пошел дальше один с намотанной веревкой в темноте.
Хьюстон слышал, как девушка стонала и пыталась сесть на лошади, и он знал, что должен пошевелиться, чтобы поймать ее, если она упадет; но вскоре она откинулась назад, закрыв глаза и стуча зубами, на то место, которое она согрела на шее лошади.
Он сам больше не осознавал холода, настолько поглощенный своей внутренней сетью боли и необходимостью поддерживать ее, пока он стоял неподвижно, и что он даже сначала не услышал, как мальчик зовет его, и осознал это только тогда, когда вокруг него начали падать камни. Он поднял глаза.
‘ Сахиб! Ты видишь меня, сахиб?’
‘Где ты?’
"Ты вообще что-нибудь видишь?’
‘Нет’.
Мальчик больше ничего не сказал, но было слышно, как он тихонько постукивает наверху, и вскоре конец веревки упал, и в ливне льда и снега мальчик спустился по ней. Он ходил взад и вперед по дорожке, глядя вверх.
‘ Здесь есть пещеры, сахиб. Нам лучше остановиться сейчас. В нескольких милях впереди есть открытая местность. Мы не должны попасться на это при дневном свете.’
‘Как мы туда попадем?’
‘За веревку. Настоятельница никогда не поступит по-другому. Я снова поднимусь и потяну ее’.
Хьюстон не знал, как он справится сам, но он был вне дальнейших расспросов, и просто, как в каком-то кошмаре, обнаружил, что делает то, что велел мальчик, помогая настоятельнице слезть с лошади, обвязывая веревку вокруг ее талии и поднимая ее, в то время как мальчик, который отступил назадснова вверх, потянула. Он видел, как ее конечности слабо двигались в замерзшем подлеске, а затем потерял ее в темноте, следя за ее продвижением только по ливню снежных комьев и ее тихим стонам. И затем веревка снова упала к его ногам, и он обвязал ее вокруг талии и поднялся сам. Подъем был крутым, но не невозможным, с множеством точек опоры и участков сильно укоренившегося колючего подлеска, и только одна гладкая вертикальная поверхность ниже самой пещеры, и он ухватился руками за выступ, и с мальчиком потянул, а его собственные измученные мышцы сделали последнее усилие, перекатился иупал лицом внутрь.
Он подумал, что ему снится сон, и что во сне он выбрался из черного и ледяного ада в какое-то теплое и сияющее отделение рая; пещера была залита мягким розовым светом, и он почувствовал дыхание тепла и ароматного дыма, веющего к нему. Настоятельница сидела у огня, уставившись в оранжевую сердцевину, ее плащ был распахнут и от него шел легкий пар; и, слишком измученный, чтобы подняться на ноги, и боясь, что видение исчезнет, если он не обнимет его немедленно, он начал ковылять к нему на четвереньках, отбрасывая в сторонусжимая препятствие на своем пути.
‘ Веревка, сахиб. Мне нужна веревка. Нужно позаботиться о лошади.’
Он почувствовал прикосновение к своей талии, но не остановился, и тогда он был там, и он потянулся к ней и снова погрузился в чудесную мягкость каменного пола, омываемого чудесными волнами света, и мгновенно растворился в них. Что-то отдаленно происходило с его конечностями, и через мгновение он открыл глаза и в мерцающем свете увидел, как мальчик спотыкается о него, волоча что-то, два больших мешка. Мешки с чем? Мешки с чем-то важным; мешки, которые дали ему именно тогда чувство завершенности; осознания того, что все в порядке с теплым и нежным миром, который так восхитительно втягивал его в себя еще раз.
3
Кто-то пел, а он ел блюдо из множества блюд, и он откинулся на спинку стула, наслаждаясь новым аппетитным блюдом, которое поставили перед ним, и вот так, очень постепенно, проснулся, и у него все еще текли слюнки.
Он лежал несколько секунд, пытаясь понять, где он находится. Он был очень голоден. Ему было очень холодно. Он знал, что это был сон и что он все еще находился между двумя мирами, и он лежал, щуря глаза в тусклом сером свете, с тревогой пытаясь сохранить лучшее из них обоих: определенный уют в его нижних помещениях в одном, восхитительное ощущение еды и пения в другом. Он совершенно внезапно осознал, что еда и пение были общими для обоих миров и что пение было пронзительным, и в тревоге сел и увидел, где он находится.
Девушка спала у него в ногах. Огонь погас. Они были одни в пещере. Пронзительные крики раздавались один за другим.
Он быстро поднялся с пола, сбросив девушку со своих ног, в
