А она не просто дорого нам обходится. Она представляет опасность. Один из моих слуг, Джон Холл, подходит ко мне, опустив глаза, но выставив руку.
– Я подумал, вам надо это знать, миледи, подумал, вы захотите, чтобы вам сказали.
Подумаю ли я еще когда-нибудь, услышав такое бормотание, что речь всего лишь о разбитой вазе? Вернусь ли в те времена, когда чувствовала лишь раздражение? Отныне и навсегда я чувствую, как сердце мое обрывается со страхом в ожидании известия, что она сбежала, или что послала письмо, или приняла гостя, который нас разорит.
– Что такое? – резко спрашиваю я.
– Я подумал, вы будете довольны, что я вам верен.
У меня рука чешется дать ему оплеуху.
– И ты будешь вознагражден, – говорю я, хотя каждый подкуп – это новая трата. – Что такое?
– Королева, – отвечает он, словно я не догадалась. – Заговор, чтобы ее освободить. Джентльмены предложили мне золотой соверен, чтобы я вывел ее на пустошь, и они с ней уедут.
– И она согласилась? – спрашиваю я.
– Я ее еще не спрашивал, – говорит он. – Подумал, надо сразу пойти к вам. Я верен вам, миледи, как бы меня ни пытались подкупить.
– Ты за это получишь две гинеи, – обещаю я. – Что за джентльмены? Как их зовут?
– Сэр Томас Джерард, – говорит он. – Но в таверне со мной говорил его друг, джентльмен по имени Роллстон. А стоит ли за ними кто познатнее, я не знаю. Я знаю еще человека, который будет рад таким сведениям.
Бьюсь об заклад, знаешь, думаю я с тоской; в Англии теперь больше шпионов, чем пастухов. Неверность стала такой всеобщей, что каждый держит слугу, чтобы приглядывал за остальными.
– Может, сможешь продать это другому покупателю. Но ты мой человек, и служишь ты только мне. Возвращайся к Роллстону и скажи ему, что тебе надо знать, кто участвует в заговоре. Скажи, что небезопасно продолжать, не зная, кто вовлечен. Скажи, что ты это сделаешь, и попроси условный знак, чтобы показать королеве. Потом приходи ко мне.
– Заманить их?
Я киваю.
– И вы их поймаете?
– Если будет нужно. Возможно, они ничего и не хотят. Возможно, ничего не выйдет.
1570 год, июнь, Чатсуорт: Мария
Муж мой Ботвелл, я буду в безопасности. Сам Сесил приезжает в Чатсуорт, чтобы заключить со мной соглашение. Меня восстановят на моем троне в Шотландии. Я обеспечу твое освобождение, как только вернусь, и тогда они увидят, какой у них сосед. Они пожнут вихрь, и мы двое будем той бурей, что на них обрушится.
Мари
Я провожу дни в садах Чатсуорта, в окруженной рвом каменной башне, стоящей отдельно, среди озера, где водятся золотые карпы и куда клонятся ивы. Каменные ступени ведут из моей башни на каменный мостик, который отражается в воде, темно-зеленая арка, глядящая на высокие каменные стены. Над водой шныряют, как голубые стрелы, стрекозы, ласточки скользят вниз, чтобы попить.
Шрусбери называет эту башню моей голубятней и говорит, что это мое собственное королевство, пока у меня нет другого. Он сказал, что я буду проводить здесь дни и меня никто не потревожит. Он оставляет на берегу у моста стража, не для того, чтобы удержать меня внутри, но для того, чтобы никто не побеспокоил меня днем, пока я нежусь на кушетке в тени арки, где белые розы Тюдоров едва начали выглядывать из бутонов, распуская белые лепестки.
Я лежу на шелковых подушках, слушая своего лютниста, который поет мечтательные песни Лангедока, песни о любви и томлении, невозможные истории бедняков, обожающих жестоких возлюбленных, и ему вторят птицы. В парке водятся жаворонки, я слышу, как они издают трель при каждом взмахе крыльями, поднимаясь в небеса. Я бы даже не знала, что они называются жаворонками, если бы не Шрусбери. Он показал мне, как они летают, помог заметить маленькую птичку на земле, а потом научил слушать их взлетающую, парящую песню. Он сказал мне, что они поют, когда летят вверх, каждый взмах крыльев рождает еще один роскошный всплеск мелодии, а потом они молча складывают крылья и срываются к своему гнезду.
Мне нечего делать здесь, в Чатсуорте, этим летом я ничего не могу делать. Не нужно ни бороться, ни беспокоиться. Мне нужно только ждать договора от Елизаветы, разрешения Сесила, и я наконец могу быть уверена, что они дадут согласие. Им это может не нравиться, но я победила, опять победила, просто по праву наследования. Мой сводный брат мертв, и больше нет никого, кроме меня, кто мог бы сесть на шотландский трон. Скоро Елизавета умрет, и не останется никого, кроме меня, кто мог бы занять трон Англии. Я займу свои престолы по праву, поскольку я рождена и воспитана королевой, я – священное создание с неотчуждаемыми правами. Они боролись против неотвратимого хода вещей, а я боролась за него, но в итоге это моя судьба. Воля Господа в том, чтобы я была королевой Шотландии и Англии, и voilà! Его воля свершится.
Я выезжаю по утрам в прекрасные леса, иногда до охотничьей башни, которую придумала и выстроила умница Бесс ради вида на изумительные нетронутые окрестности, а иногда езжу по пустоши. Я могу отправиться куда пожелаю, и сопровождают меня только почетный караул и Шрусбери: мой милый спутник и друг. Днем я лежу на солнце и дремлю.
Мне снятся сны. Не те кошмары, что мучили меня в Шотландии, но сны о Франции, о моем солнечном детстве. Мы танцуем в садах Фонтенбло, и музыканты, – о! для нас, детей, играли пятьдесят музыкантов! – музыканты играют для нас, и мы просим снова и снова повторять одну и ту же мелодию, чтобы разучить танец.
Мы репетируем к приезду короля, ослепительного короля Франции, моего свекра, единственного отца, которого я знала, единственного мужчины, любившего меня бескорыстно, единственного человека, которому я могу доверять, когда-либо доверяла.
Он подъезжает и спрыгивает с коня, его шляпа сидит набекрень на темноволосой голове, каштановая борода и усы блестят. Он ловит меня в объятия – меня прежде всех, раньше своего сына и наследника, раньше дочерей.
– Моя девочка драгоценная, – говорит он мне на ухо. – С каждым днем ты все прекраснее, с каждым днем все изысканнее. Скажи, что бросишь малыша Франсуа и выйдешь за меня.
– О да! – кричу я, не колеблясь ни минуты.
Я зарываюсь лицом в его шелковистую бороду и вдыхаю запах чистого белья и одеколона.
– Я выйду за вас завтра. Вы разведетесь ради меня с Мадам Змеей?
Это очень дурно с моей стороны, но он покатывается со смеху.
– Завтра, голубка, ma chérie. Тут же! Завтра я это сделаю. А теперь потанцуй для меня.
Я улыбаюсь во сне и поворачиваюсь к солнцу. Кто-то, одна из моих служанок, задвинула камчатную занавеску, чтобы солнце не светило мне в лицо. Кожа моя должна оставаться белой, как сливки. Мою красоту не должен опошлять дневной свет. Он говорил, что я всегда должна заслоняться от солнца, всегда одеваться в лучший шелк, всегда носить лучшие украшения; ничего, кроме лучшего, для маленькой дофины.
