Сейчас он привез новый план Филиппа Испанского. Если нынешние переговоры о возвращении меня на трон снова провалятся, должно начаться восстание всех английских лордов, а не только лордов Севера. Ридольфи подсчитал, что более тридцати пэров – тайные паписты, а кто более осведомлен, чем человек, который общается с папой? Папа, должно быть, сказал ему, сколько человек при дворе Елизаветы тайно сохранили верность прежней церкви. Дела у Елизаветы обстоят хуже, чем я думала, если более тридцати лордов тайно держат в доме священника и служат мессу! Ридольфи говорит, что им нужно лишь одно слово, чтобы восстать, и король Филипп пообещал предоставить армию и деньги, чтобы им заплатить. Мы можем взять Англию за два дня. «Великое английское начинание» рождается заново, и пусть моему нареченному Ридольфи не нравится, план его не может не соблазнять.
«Великое английское начинание» – мне хочется танцевать от одного звука этих слов. Может ли начинание быть больше? Может ли у него быть более подходящая цель, чем Англия? При поддержке папы и Филиппа Испанского, учитывая, что лорды уже на моей стороне, мы не можем не победить. «Великое начинание», «великое начинание» – в этих словах есть звон, который будет отдаваться эхом в веках. В будущем люди будут знать, что именно оно освободило их от лютеранской ереси и от правления бастарда-узурпатора.
Но действовать надо быстро. В том же письме Норфолк сообщает мне мучительные новости, что моя семья, моя собственная французская семья предложила Елизавете союз и очередного претендента на ее руку. Они даже не настаивают на том, чтобы меня выпустили перед венчанием. Они меня предали, меня предала моя собственная родня, которая должна меня защищать. Они предложили ей Генриха Анжуйского, это, должно быть, шутка, ведь он школьник-калека, а она старуха; но по какой-то причине никто не смеется, и все принимают это всерьез.
Советники Елизаветы так боятся, что она умрет, а я унаследую ее трон, что скорее отдадут ее за ребенка и сгубят ее в родах – она ведь уже старая, в бабушки ему годится, – лишь бы она оставила им сына и наследника-протестанта.
Я думаю, что это жестокая насмешка моей семьи над тщеславием и похотью Елизаветы; но если они действуют искренне и если она на это пойдет, тогда у них будет король-француз на английском троне, а меня лишит наследства ребенок. Они оставят меня гнить в тюрьме и посадят на английский трон моего соперника.
Конечно же, я в ярости, но тут же понимаю, что за стратегия лежит за этим решением. От него разит Уильямом Сесилом. Это точно план Сесила: отделить интересы моей семьи от моих, сделать Филиппа Испанского вечным врагом Англии. Что за зловещий способ расколоть христианский мир? Только еретик вроде Сесила мог его изобрести; но только лишенная веры порода, вроде семьи моего собственного мужа, может быть настолько порочна, чтобы согласиться на него.
Все это придает мне решимости: я должна быть освобождена до того, как свершится неправедный брак Елизаветы, или, если она меня не освободит, армада Филиппа Испанского должна прийти до помолвки и посадить меня на мое законное место. И мой нареченный, Норфолк, должен жениться на мне и быть коронован королем Шотландии до того, как его кузина Елизавета, желая расчистить путь для французских придворных, снова бросит его в Тауэр. Нам внезапно грозит новое начинание Елизаветы, новый заговор величайшего заговорщика Сесила. И это лето, казавшееся таким неспешным и спокойным, вдруг исполняется угрозы и безотлагательных дел.
1570 год, сентябрь, Чатсуорт: Бесс
Они вдвоем ненадолго съездили в Уингфилд, – только возчикам отдали больше, чем все ее содержание, если бы его еще кто-нибудь выплачивал, – а потом им велят вернуться в Чатсуорт, чтобы присутствовать на встрече, которая даст ей свободу. Я отпускаю их в Уингфилд одних; возможно, я должна была бы ей прислуживать, возможно, я должна бы повсюду следовать за ним, как испуганная собака, которая боится, что ее оставят; но мне претит смотреть на своего мужа с другой женщиной и тревожиться о том, что должно быть моим по праву.
В Чатсуорте я, по крайней мере, могу быть собой – с сестрой и двумя дочерьми, которые приехали погостить. Когда они здесь, я с теми, кто меня любит, кто смеется над моими всегдашними шутками, кому нравятся мои картины в галерее, кто восхищается моим серебром из аббатства. Мои дочери меня любят и надеются стать такими женщинами, как я, они меня не презирают за то, что я не держу вилку на французский манер. В Чатсуорте я могу гулять по саду и знать, что земля под моими башмаками моя и никто ее у меня не сможет отнять. Могу выглянуть из окна спальни на зеленый горизонт и почувствовать, что я здесь пустила корни, как маргаритка на лугу.
Мир наш длится недолго. Королева возвращается, и моей семье придется съехать, чтобы устроить ее двор и гостей из Лондона. Как всегда, ее удобство и уют превыше всего, и мне нужно отослать дочерей. Сам Уильям Сесил приедет к нам с сэром Уолтером Майлмеем и послом шотландской королевы, епископом Росским.
Будь у меня хоть какой кредит в местных лавках или хоть какие деньги в сокровищнице, я бы от гордости лопалась, что буду принимать величайших людей при дворе, а особенно от того, что покажу Сесилу, как потрудилась над домом. Но у меня нет ни того, ни другого, и, чтобы обеспечить еду для пиров, хорошее вино, музыкантов и прочие развлечения, мне приходится заложить две сотни акров земли и продать немного леса. Мой управляющий приходит в кабинет, и мы рассматриваем каждый кусок земли, прикидываем, чего он стоит и можем ли мы без него обойтись. У меня такое ощущение, что я себя граблю. Я прежде никогда не расставалась с землей иначе как ради прибыли. А теперь состояние, которое мы с моим Кавендишем собирали так тщательно, так целеустремленно, каждый день прожигается по прихоти одной тщеславной королевы, которая и тратить не перестанет, и не восполнит ничего, и по жестокости другой, которой нравится подталкивать моего мужа к неверности, позволяя его долгам вырастать в гору.
Когда прибывает Уильям Сесил с огромной свитой, на прекрасном коне, я одета в лучшее платье и стою перед входом в дом, чтобы встретить гостя, не выказывая ни тени беспокойства ни лицом, ни повадкой. Но показывая ему дом, когда он расточает мне похвалы по поводу того, что я тут сделала, я честно признаюсь, что мне пришлось прекратить работы, отказать поставщикам и распустить мастеров, а еще, если начистоту, продавать и закладывать землю, чтобы оплатить расходы королевы.
– Я знаю, – говорит он. – Бесс, я вам клянусь, я от души защищал вас при дворе. Я говорил о вас с Ее Величеством так часто и так смело, как только мог решиться. Но она не хочет платить. Все мы, ее слуги, беднеем, служа ей. Уолсингему приходится платить шпионам из собственного кармана, и она не возмещает расходы.
