«Однажды, — рассказывал В. Г. Грабин, — меня в Ленинграде срочно вызвали к телефону. Значит, действительно случилось что-то чрезвычайное, не терпящее отлагательства. Несколько минут нервного ожидания, и вот наконец, слышу:
— Здравствуйте, товарищ Грабин, — в голосе Сталина не было обычной жесткости. — Хочу посоветоваться. Есть мнение, что тяжелый танк вооружен маломощной пушкой. Сейчас рассматривается вопрос о его перевооружении: предлагают поставить 107-миллиметровую. Хотелось бы знать, что вы думаете по этому вопросу. Вам, видимо, трудно дать оценку, ведь речь идет о вашей 76-миллиметровой пушке».
Грабин объективно сказал, что 76-миллиметровая пушка для тяжелого танка не просто неперспективна, но даже отстает от современного уровня. И поэтому следует разработать такую мощную пушку, чтобы снаряд пробивал броню танка с дистанции тысяча метров. Но с нами не согласились. Пришлось создавать заказанную 76-миллиметровую пушку.
«— Значит, вы тоже считаете ее недостаточно мощной для тяжелого танка?
— Да, товарищ Сталин.
— Сожалею, что раньше не узнал об этом. Но теперь наши оценки не расходятся? А как, по-вашему, можно ли поставить 107-миллиметровую пушку?
Грабин ответил утвердительно.
— Вы уверены в этом? — продолжал он пытку вопросами.
— Вполне. Для подтверждения скажу, что мы уже установили 107-миллиметровую модернизированную пушку в танк КВ-2.
— Но эту машину мы считаем неприемлемой из-за конструкции башни. Очень большие размеры, да и по форме она неконструктивна. Такие габариты для 107-миллиметровой пушки не требовались.
Значит, вы утверждаете, что 107-миллиметровую пушку можно установить в тяжелый танк? — Я хорошо знал: если Сталин задает несколько раз один и тот же вопрос, он проверяет, насколько глубоко разбирается в проблеме собеседник, насколько тверд он в своем мнении.
— Да, у меня нет никаких сомнений, что такой вариант вполне оправдан. Если я правильно понял, эта пушка должна быть мощнее 107-миллиметровой модернизированной?
— Вы правильно меня поняли. То, что вы уже имеете такой опыт, прекрасно. Значит, теперь мы установим 107-миллиметровую пушку в тяжелый танк?
И продолжил:
— Это очень важно, товарищ Грабин. Пока мы не вооружим тяжелый танк такой пушкой, не сможем чувствовать себя спокойно. Задачу эту надо решать как можно быстрее. Вы сами видите, какая международная обстановка. Я бы просил вас, если возможно, завтра быть в Москве. Вы здесь очень нужны.
— Слушаюсь, завтра же буду, — вдруг почему-то по-военному отрапортовал я» [59, с. 467–468].
О том, что авиация была одним из главных дел Сталина, рассказал Шахурин на таком факте. На вопрос Сталина «Как идет выпуск самолетов?», он показал план выпуска самолетов, по которому предусматривалось увеличивать выпуск самолетов на 1–2 в неделю. Сталин взял у него этот план и написал: «Мы, Шахурин, Дементьев, Хруничев, Воронин, обязуемся довести ежедневный выпуск боевых самолетов с июня 1941 года до 50 самолетов в сутки». Затем, в ходе войны, Шахурин и его заместители Дементьев, Хруничев и Воронин довели выпуск самолетов до 100 и больше в сутки. Всего за войну было выпущено 115,6 тысячи боевых самолетов.
Сталин часто звонил на заводы директорам, парторгам с просьбой увеличить производство самолетов. Директор одного из авиационных заводов М. С. Комаров вспоминал:
«Я был в сборочном цехе, когда диспетчер сообщил мне, что нужно срочно позвонить А. Н. Поскребышеву. Вернувшись в кабинет, я набрал номер телефона, который мне дали. Поднял трубку Поскребышев и сказал:
— С вами будет говорить товарищ Сталин, подождите у телефона, я доложу.
Хотя я ждал разговора, но голос Сталина прозвучал как-то неожиданно.
— Здравствуйте, товарищ Комаров, — сказал Сталин. — Можете ли вы в ближайшее время увеличить суточный выпуск хотя бы на один мотор?
Я ответил:
— Трудно и даже вряд ли возможно.
Сталин отозвался:
— Подумайте. Нужно это сделать. Очень необходимы фронту штурмовики Ильюшина».
Сталин звонил на завод еще не раз. Однажды он спросил М. С. Комарова, что задерживает выпуск моторов?
— Песок, — ответил директор.
— Какой песок? — изумился Сталин.
— На заводе всего двухдневный запас песка, необходимого для формовки, и производство может остановиться.
— Почему ни к кому не обращаетесь?
— Обращался. Но говорят, нет вагонов, чтобы завезти песок.
— Песок будет, — сказал Сталин и повесил трубку.
К исходу следующего дня на завод подали эшелон песка, которого хватило надолго.
Нарком авиационной промышленности СССР А. И. Шахурин пишет о требовательности И. В. Сталина: «Это произошло вскоре после того, как я был назначен наркомом. Меня вызвал Сталин и, что называется, с порога, как только я вошел в кабинет, обрушился с упреками, причем в очень резком тоне: почему, почему, почему? Почему происходят такие-то события на таком-то заводе? Почему отстает это? Почему не делается то? И еще много разных «почему». Я настолько опешил, что еле вымолвил:
— Товарищ Сталин, вы, может быть, упустили из виду, что я всего несколько дней на этой должности.
И услышал в ответ:
— Нет, нет, нет. Я ничего не упустил. Может быть, вы мне прикажете спрашивать с Кагановича, который был до вас на этой работе? Или чтобы я подождал еще год или полгода? Или даже месяц? Чтобы эти недостатки имели место? Чтобы я ничего не трогал? С кого же я должен спрашивать о том, что делается не так в авиапромышленности и не в таком темпе?
Совершенно пораженный сначала этим разговором, после некоторого раздумья я понял, что Сталин не только хотел с меня спросить, но и хотел, чтобы я так же спрашивал с других — требовательно, резко, со всей твердостью подходил к вопросам, которые решала в то время авиаиндустрия» [213, с. 70].
Суровую обстановку того времени и жесткую требовательность И. В. Сталина передает эпизод, рассказанный Н. К. Байбаковым — тогда заместителем наркома нефтяной промышленности СССР. «В один из тех жарких июльских дней (1942 года. — В.С.) меня вызвал в Кремль Сталин. Неторопливо пожал мне руку, взглянул на меня спокойно и просто негромким, вполне будничным голосом проговорил:
— Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам.
И чуть-чуть ужесточив голос, Сталин добавил:
— Имейте в виду: если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем.
Я до сих пор помню этот голос, хотя и спокойный, но требовательный, спрашивающий, его глуховатый тембр, твердый кавказский акцент.
Сталин не спеша прошелся туда-сюда вдоль стола и после некоторой паузы снова добавил:
— Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем.
Тогда, когда почти снова повторилось лето 1941 года, очевидно, иначе и нельзя было говорить. Я молчал, думал и, набравшись духу, тихо сказал:
— Но вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин.
Сталин остановился возле меня, медленно поднял руку и слегка постучал по виску.
— Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите и с Буденным думайте, решайте вопрос на месте.
Вот так, с таким высоким отеческим напутствием я был назначен Уполномоченным ГКО по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих предприятий в Кавказском регионе, а если потребуется, и в Баку.
Разумеется, мне и в голову не могло прийти обидеться, осудить за жесткость, не оставлявшую никакого выбора, сталинских условий, тем более воспринимать их как некую жестокость. Ведь речь шла о высокой военной ответственности, о слишком тяжелой цене возможной ошибки. Военное время сурово, потому что решается судьба страны, народа. Как же не отвечать своей головой за ответственное дело? Нет, нужно, не колеблясь, класть жизнь на алтарь спасения Родины» [11, с. 64–65].
Приказ Сталина был выполнен. Фашистам на временно захваченной территории Северного Кавказа не досталась наша нефть. Почти за полгода оккупации им не удалось восстановить ни одной нефтяной скважины.
Как известно, еще в предвоенное время по инициативе Сталина на востоке страны создавалась вторая промышленная база. Это было дальновидное решение, подлинное значение которого оценено уже в первые месяцы Отечественной войны, когда пришлось проводить почти одновременную массовую эвакуацию промышленных предприятий с Украины, из Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, Крыма, Северо-Западного, а позднее и Центрального промышленных районов. Наличие такой базы ускорило ввод в действие эвакуированных предприятий.
Перемещение промышленных предприятий из западных районов страны на восток, налаживание на них бесперебойной работы находилось под пристальным вниманием Сталина. Из прифронтовой зоны в предельно сжатые сроки во второй половине 1941 года на восток были перебазированы 2593 промышленных предприятия и более чем 10 миллионов человек. Одновременно в тыл перевозились запасы продовольствия, десятки тысяч тракторов и сельскохозяйственных машин, эвакуировались сотни научных институтов, лабораторий, библиотек, уникальные произведения искусства. Для перевозки были использованы около 1,5 млн железнодорожных вагонов [47, с. 127].
