– Он так проживает амбивалентность бытия, – задумчиво проговорил Александр Яковлевич.
Мать Саши заулыбалась. Отец смутился. Машина выехала на проспект.
– Я имею в виду, что мы дали ему жизнь, и мы же ее отнять хотели. Хороший символ, чтобы подготовиться к взрослой жизни. Жизни сложной. – Машина дернулась. – Противоречивой. – Дернулась снова. – Ты специально меня встряхиваешь? Чтоб я замолчал?
Супруга улыбнулась.
– Тебе не угодишь, – заворчал Александр Яковлевич. – Когда о норме говорю – нехорошо, когда анализирую отклонения – тоже плохо.
– Мы сейчас едем, чтобы помочь ему. Не претензии же предъявлять. А ты заранее разворчался как… Ну, как…
– Как кто? – спросил отец Саши, изготовившись обидеться.
– Как он.
Александр Яковлевич стал с грустью смотреть в окно. Ольга Викторовна смотрела на дорогу, изредка поглядывала в зеркало на мужа и думала о том, как схожи характеры двух Александров.
На запрос «преодоление горя» явилось множество советов. От знахарей, психологов и священнослужителей. Александр выбрал науку. Религиозных советов этой ночью он решил избежать. По крайней мере сейчас, когда за окном мрак и он один в квартире. А потому – психология. Он выбрал работу Уильяма Вордена, который был отрекомендован как «классик работы с горем». Короткий текст назывался: «Задачи горюющего».
– Итак, – Александр затянулся сигаретой. Выдохнул с облегчением. – Каковы же мои задачи?
Буквы деловито мерцали: «Одна из целей терапевтической работы с утратой – изъятие эмоциональной энергии из прежних отношений и помещение ее в новые связи».
Сияющие слова были чужими. Холодными. Саша вырвал лист из дневника, чтобы написать их от руки: «Я должен изъять эмоциональную энергию из прежних отношений».
Посмотрел на эту фразу. Внимательно. Даже специально прищурил глаза – мол, я предельно сосредоточен. Смысл все равно оставался по ту сторону букв, какими бы они ни были – компьютерными или написанными его рукой.
Он отбросил ручку. Стал читать дальше. Его вдруг охватил исследовательский энтузиазм. Он тряхнул рукой, рассыпав на столе горку пепла, и воодушевленно зашептал:
– «Первая задача горюющего – признание факта потери. Как только горюющий признает реальность потери, он переходит к решению второй задачи, которая состоит в том, чтобы пережить боль потери…»
Александр зааплодировал компьютеру.
– Как прекрасно расписано! Прямо режиссерский совет – сначала не веришь в потерю, потом веришь, потом начинаешь переживать боль. Так я прямо сейчас и начну решать все задачи горя. Я же человек горюющий? Безусловно. Так надо решать задачи.
Он вдохнул дым так глубоко, что обжег гортань. Вспомнил, как его недавний гость показывал на горло и говорил: «Мне так больно».
Саша откинулся в кресле и внятно, громко выругался.
Его взгляд упал на сидящего около кровати Марсика. Он подошел к коту, схватил его на руки, посадил на стол подле компьютера. Левой рукой он подносил сигарету ко рту, а правой крепко держал кота. И втолковывал ему, как правильно работать с утратой:
– «Выясните, какие качества были присущи тому человеку, по которому клиент горюет. Пусть клиент выберет символическое представление этих качеств, НЕ САМОГО ЧЕЛОВЕКА, а его качеств»… Марсик, не пугайся, это было огромными буквами выделено, потому я прокричал, я же артист, а буквы большие, вот я и крикнул: НЕ САМОГО ЧЕЛОВЕКА! Не пугайся, кот мой, тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота! Ну, так веселее? Возрадовался? Тогда смотри, что делает горюющий дальше. Он начинает сеять: «Пусть клиент посеет эти качества по всей линии будущего».
Горки пепла осели на клавиатуре. Александр подул на них – ему понравилось, как пепел исчез.
– Ветер, Марсик, ветер, помнишь, как я любил ветер? А я его сам могу произвести, и очень даже просто… Ветер к тому же и сеять помогает, сеять! То есть, – Александр продолжил убеждать кота, – я должен представить, чем мне был дорог Сергей. Каким таким особенным свойством? Или многими свойствами? Представить и отделить эти качества от Сергея. И посеять их по всей линии будущего. Посеять! – торжествующе повторил он. – И потом надо понять простую штуку: любил-то я не человека, а качества! И эти качества я смогу в будущем найти! В других людях, живых! Вот формула преодоления горя – людей много, качеств мало! Количество качеств ограничено!
Он кричал все громче. Белые усы Марсика колебались от его прерывающегося, продымленного дыхания. Кот несколько раз порывался убежать от сигаретного ветра. Но Александр держал крепко. Требовал совместно решать задачи горюющего. Наконец Марсику надоело безгласно принимать крики и дым, и он жалобно, хрипло мяукнул.
– Какое-то у тебя мяуканье прокуренное, – сказал Александр, выпустил кота из рук и вдруг засмеялся. – Какие же ничтожества! Ничтожества какие пишут такое?! Как они предлагают выбраться? Из нашего бермудского треугольника? У которого одна сторона теперь – мертвая! А очень просто! Посеять! Поместить эмоции в новые связи!
Саша внезапно притих. Пробормотал:
– Хоть одним глазом, вот этим, левым, гляну, да? – он показал на свой левый глаз. – Может там та-а-кой блестящий совет кроется, что я засну счастливым?
Александр, повернувшись к компьютеру вполоборота, прочел: «…если клиент верит в вечную жизнь, то мешать этой вере не надо».
Он снова начал смеяться.
Так или иначе психологические тексты свое дело сделали. Сила печали «переместилась» в ярость. Александр принялся ходить по комнате, посылая проклятия психологам. Он матерился, выкрикивал: «Господи!», пламенно цитировал Шекспира, а к его дверям подходили печальный психотерапевт с супругой.
Мать и отец Саши остановились у двери. Грустно переглянулись. Разговор предстоял тяжелый.
Вдруг услышали:
– Кромешные идиоты! Психо – это что? Душа! Душеведы, б…ь!
Александр сел на пол и забормотал:
– Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота, ослика, собаку, мышку-забияку! – И снова закричал так громко, что родители отшатнулись от двери: – Обезьяну! Попугая! Вот компания какая!
Александр Яковлевич прошептал жене:
– Истерика.
– Вот компания какая! – снова прокричал Саша.
– Значит, мы вовремя, – с тревогой ответила Ольга Викторовна.
Александр Яковлевич вздохнул.
Александр подошел к окну, раскрыл занавески и закричал в темноту слова из трагедии, где так и не сыграл:
– «Ты обомрешь. В тебе не выдаст жизни ничто: ни слабый вздох, ни след тепла. Со щек сойдет румянец. Точно ставни, сомкнутся наглухо глаза. Конечности, лишившись управленья, закоченеют. В таком, на смерть похожем, состоянье, останешься ты сорок два часа, И после них очнешься освеженным!»
Александр усмехнулся и прошептал:
– А вы говорите… «Посеять качества…» «Поместить эмоции в новые связи…» Кастраты, чистейшей воды кастраты.
Он задумался: что же это такое – кастраты чистейшей воды? И закричал снова:
– Сей сам! И жни! Ворден! Ворден! Кавдорский тан!
Александр Яковлевич не поверил ушам своим.
– Он там что? «Терапию горя», что ли, читает?
– Что-что?
– Да книжка такая. Профессиональная.
Александр услышал голос. Подошел к двери.
– Папа?
– Да, сынок.
– Ты с кем там… общаешься?
– А ты с кем, сынок?
– Ты долго там стоишь?
– Откроешь?
– Долго ты там?
– Откроешь?
– Долго?
– Два сапога! – не выдержала мать Саши. – Сколько вы еще друг друга будете допрашивать? Открывай!
Александр, услышав голос матери, открыл дверь. Вместе с родителями в квартиру ворвался прохладный воздух.
Рекомендую выпить
Отец и мать вошли, и сразу воцарилось молчание. Неловкое. Александр Яковлевич был смущен – он боялся, что сын «снова начнет говорить на эти мерзейшие темы». К тому же ему не понравились слова жены «два сапога!». Думая об этом, он снимал зимние ботинки.
Александр был смущен еще больше. Он понял, что его вопли слышал не один лишь Марсик. «Животное не только бессловесное, но и слов не разумеющее, – думал Саша, глядя, как отец помогает матери снять пальто. – А за дверью в это время стояли два гомо сапиенса, и они прекрасно понимали, что я выкрикивал… И эти сапиенсы – мои родители, а позор перед родителями – это позор в кубе. Или в квадрате? Что больше? Что шире? Ах, математика, моя хромая математика!»
Александр вспомнил, как ранним-ранним утром, в раннем-раннем детстве он вставал в школу. Как, сжимаясь от страха и скрывая голову под одеялом, он медленно сознавал, что первый урок – ма-те-ма-ти-ка! Выходил на мороз из подъезда. И так громко, так гулко хлопала за ним дверь. Он брал папу за руку и, закрывая глаза от холодного ветра, шел туда, куда идти не хотел.
О полутемная, утренняя, вечно зимняя Москва! О школа, которая встречала его своими желтыми, тусклыми окнами! А на четвертом этаже сидела косоглазая учительница математики и придумывала для него, Саши, кошмарные задания. Вот тогда отец сочувствовал ему нешуточно. Он понимал, что маленькое горе маленького человека абсолютно равно по силе и серьезности большому горю большого человека. Саша вспомнил, что каждый раз, уже на пороге школы, оборачивался и видел отца. Тот смотрел на сына с печалью – он не понимал, за какие грехи идет мучиться это маленькое существо. Отец не уходил, пока сын не исчезал в жерле школы.
