А в ухе обворожительной Юлии раздавались вопли.
– Бог мой, – шептал отец Никодим, закуривая ментоловую сигарету. – Бог мой… Он нас вы…л… Как он нас вы…л!
– Х…й. Короток.
– Да нет. Не короток, – священник закашлялся, прикурив не ту сторону сигареты. – Через всю страну протянул.
Ипполит Карлович взял мобильный. Набрал номер.
Неулыбчивый сразу ответил:
– Слушаю вас, – и подобие радости сверкнуло на его лице. Улыбка восходила только в случае телефонного явления людей масштаба Ипполита Карловича. А поскольку такие люди звонили ему нечасто, то и радости его были так мимолетны, так редки!
– Отмена.
Безрадостный мгновенно вышел из кабинета. Оставил Семена Борисова смотреть в нежные глаза второго инспектора – смотреть и холодеть.
– Так мы почти уже… Закрыли заведение.
– Отмена.
Ипполит Карлович нажал на сброс.
– Вы отменили! Вы отменили! – слова отца Никодима вылетали вместе с дымом. – Тогда он и завтра нас вы…т… Снова вы…т…
– Да что ты заладил. Святой отец.
– Я не святой отец!
– Я вижу.
– Зачем, зачем вы отменили, зачем!
– Знаешь. Если после такого. Мы закроем спектакль. Это будет. Еще хуже.
– Да как же мы допустили? Ипполит Карлович! Как? – священник был почти в слезах.
– И мы с тобой завтра придем. На премьеру.
– Да ни в жизни…
– Это единственный шанс. Что он не посмеет.
– Да это его только раззадорит.
– Только вздрочит, да? Ну. Если продолжать твой. Образный ряд. Батюшка. Прийти надо. Иначе решат, что мы в испуге. А мы плевать. На него хотели. На Сильвестра.
Отец Никодим взял еще сигарету из пачки, тоскливо на нее глянул, сунул в дрожащий рот и задымил.
– Оказывается, все у вас в порядке, – сказал неулыбчивый.
Семен Борисов приподнялся со своего стульчика. Ноги обретали правду. Пока только они.
– Тогда, – тихо промолвил директор, – тогда спасибо вам.
– Вам спасибо, – заулыбался лучезарный. – Образцовый театр!
– А нельзя ли… – замялся неулыбчивый, как бы стесняясь, вернее, неуклюже изображая стеснение.
– Конечно! Сколько вам билетов?
– Четырнадцать.
Директор понял, как проведет эту ночь: извиняясь перед теми, кого уже пригласил. Но тут его осенило: инспекторы-то больше не опасны. Заказ-то отменен. И Семен Борисов, директор прославленного театра, распрямился и ответил не без гордости:
– На наши премьеры даже премьер-министр столько билетов не просит.
Два инспектора, извиняясь за беспокойство, вышли из кабинета. Семен Борисов, вытирая платком покрасневшее лицо, сел в свое кресло, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Правда воцарялась в кабинете директора театра.
«Прощайся с ним, Юля, прощайся! – кричал режиссер. – Мы дикую природу поставим! Или черт знает что! Только не его! Прощайся, не давай ему говорить!»
– У нас есть традиционное прощание с телезрителями, – сказала Юлия Кликникова.
«Ты очумела, Юля! – режиссер вопил так громко, что некоторые слова начал слышать даже Сильвестр. – Я сказал, не давай ему слова!»
– Я помню ваше традиционное прощание, – сказал Андреев. – Не первый раз тут. Снова хотите, чтобы я вам о своей мечте рассказал? Думаете, у меня на каждую вашу передачу по мечте припасено? – усмехнулся Сильвестр. – Нет. Но вот на данный момент у меня такая мечта: чтобы вы когда-нибудь, хотя бы в старости могли ответить на вопросы, которые я вам только что задал.
– Это ваша мечта? – почти взвизгнула Юлия Кликникова, напрочь забыв о своей обворожительности.
– Да нет, конечно, это не моя мечта. Это мечта многомиллионной аудитории. Хотя ей давно уже пора мечтать о чем-то большем, чем ваша грамотность. Помогите ей, Юлия, выйти на новый уровень мечты. В общем, всех приглашаю на премьеру, – Сильвестр оглядел режиссеров и продюсеров. – Будет ярко. Незабываемо.
– Спасибо, дорогой Сильвестр Андреевич, – затараторила Юлия написанный заранее текст.
«Дорогой Сильвестр Андреевич» смачно захохотал. Сильвестров хохот прервала программа «Джунгли: посторонним вход воспрещен».
Ипполит Карлович и отец Никодим, не в силах оторвать взгляда от телевизора, смотрели, как львица нападает на буйвола, как прыгают обезьяны с лианы на лиану, как поднимается во весь свой страшный рост кобра, а индусы, улыбаясь, рассказывают, что частенько на их машины в горах нападают тигры. Поэтому они всегда ездят вдвоем.
– Ты что-нибудь понимаешь. Отец Никодим?
– Да что же, что же тут непонятного! Это фиаско.
– Вот это слово получше. Чем раньше. Но я не о том. Почему они вдвоем. Против тигра не боятся? То есть два индуса. Равны. Одному тигру. Что ли?
– Это мы с вами завтра в театре будем, как два индуса в джунглях.
– Да не страдай. Автокатастрофа назревает. Чует мое сердце. Не доедет художник до дома.
Отец Никодим посмотрел на Ипполита Карловича с испугом. Тот расхохотался – так, как умел только он: властно, протяжно, с тяжелыми, мрачными паузами.
* * *
В половине второго ночи агентство «РИА-Новости» передало с пометкой «срочно»: «Вчера в 23:40 знаменитый актер театра и кино Сергей Преображенский погиб в автокатастрофе. На месте аварии работает следственная группа. Наш корреспондент дозвонился до Сильвестра Андреева, художественного руководителя театра, где великий актер работал в последние годы. Но режиссер был так шокирован, что отказался поверить в произошедшее».
* * *
«Что же ты. Милый мой, – Ипполит Карлович мелко отхлебнул чай из металлической походной кружки. Сильвестр стоял на расстоянии двух шагов от него и молчал. – Думал. Что держишь Бога за бороду? На мои деньги хотел. Плеть купить. И меня же. Ей выпороть. Мечтатель… – Ипполит Карлович отхлебнул снова, тихо, бережно поставил кружку на край стола. – Теперь его смерть и на твоей совести. А ты думал. Я тебя? Разобью? Смешно. Но ты. Страдай в меру. Помнишь ведь. Что отец Никодим говорил. Христос. Воскрес. Из мертвых. Смертью смерть. Поправ. И сущим во гробех. Живот. Даровах».
Сильвестра выбросило из сна. Всем своим – с головы до ног – заболевшим телом, он вспомнил, что случилось вчера. «Нет. Не верю», – прошептал Сильвестр и почувствовал, что у него соленые губы. Провел ладонью по лицу – оно было в поту. Даже в усах гнездились капли. «Человеческая роса», – подумал Сильвестр. И снова: «Не верю. Нет». Он вспомнил, как отец Никодим оглашал храм: «Что мы чувствуем, когда умирает наш близкий? Мы кричим: нет!!! И в этом крике больше истины, чем в смирении, которое наступает вскоре. Ибо зачем же смиряться с несуществующим?» Сильвестр подумал: «А несуществующий – это ведь Сергей».
Нет.
Ну нет же.
Из-под подушки раздалось глухое жужжание. Мобильный. Странно. Сильвестр уже много лет не клал его рядом. С того времени, когда он, молодой режиссер, днями и ночами ждал звонков с предложениями хоть что-то хоть где-то поставить. Правда, тогда не было мобильных, и начинающий режиссер Сильвестр Андреев ставил возле кровати старый, в трещинах телефон. «Значит, – начал соображать Сильвестр, – после вчерашнего катастрофического звонка, который, дай Бог, мне приснился, после этого звонка я свалился в постель? А разделся когда?» – недоумевал он, приподнимая одеяло. Посмотрел на экран мобильного.
Время – полвосьмого утра. Сорок семь неотвеченных вызовов. Значит – правда.
Сильвестр медленно поднялся с кровати. Вышел на балкон. Николина гора и ее обитатели встречали рассвет. Зимний холод окружил его кожу, пробрал до костей, а он смотрел в наливающееся светом небо, и не было мыслей, и не было чувств. Жена вышла и молча протянула ему пальто. Ушла.
Значит – правда.
Сильвестр покорно надел пальто, хотя холод его совсем не тревожил. Смотрел в небо, смотрел на снег, смотрел на машины и людей. Он чувствовал только изумление: нет ни боли от утраты, ни дрожи от холода.
Часы на мобильном показали восемь. Сильвестр решил вернуться в комнату. Потянул дверь на себя. Закрыта изнутри.
Стал стучать – жена не слышала.
Стал кричать – жена не слышала.
Редкие прохожие видели, как усатый человек на балконе второго этажа, в пальто, наброшенном на полуголое тело, стучит в дверь, громко и гневно зовет кого-то, выкрикивает какие-то требования и вроде бы даже угрозы…
– Извини, извини, – забормотала жена, открывая Сильвестру. Он забыл, что дверь открывается в другую сторону.
Жена изумилась: лицо Сильвестра, стоявшего на таком морозе, было усеяно каплями пота. Но изумление мгновенно сменил страх за мужа. И она повлекла его на кухню, причитая, что сейчас будет поить его горячим чаем, что никуда не пустит сегодня, что хочет отдыха для него и себя… что сейчас будет поить его горячим чаем, что никуда не пустит сегодня, что хочет отдыха для него и себя…
Александр упорно писал в дневник. Слова помогали ему конструировать нового себя. Он словно создавал героя, в которого хотел перевоплотиться. И это ему удавалось намного лучше, чем все его предыдущие артистические опыты.
