и видит нас такими, какие мы есть. Его потрескавшиеся губы приоткрываются не более чем на ширину пальца, и тут два паучьих заряда попадают ему в шею.
Шквал дуновений – и дюжина зарядов вонзается в плоть полудюжины мужчин, пытающихся подняться со своих мест. Мы деактивируем плащи-невидимки и захватываем пост, сваливая охранников в угол. Завтра в это время у них будет адская головная боль, они могут ослепнуть на несколько дней, но выживут.
– Шесть – три, – говорит мне Севро.
Крошка и Александр остаются встречать гостей, на случай если поднимется тревога. Остальные устремляются на уровень «омега».
Большинство обитателей тюрьмы отбывают наказание на уровнях выше этого. Там расположены общие камеры, и заключенные каждый день работают бригадами с шести до шести, вручную сортируя мусор, всосанный шлангами, для переработки или сжигания. В честной повседневной работе есть здравость. Уж я-то знаю.
Но здесь, на уровне «омега», те, кто был осужден республиканским судом за преступления против человечества, томятся в одиночных камерах и никогда не видят другого лица. Никогда не слышат другого голоса. Не ощущают ничего, кроме прикосновения холодного металла. Им дают воду и протеиновый гель из водорослей через трубку в стене и позволяют тренироваться в общей зоне по пятнадцать минут через день. Но тренируются они тоже одни. Рядом нет заключенных, с которыми можно было бы разделить бремя одиночества. Вокруг пустой гулкий мавзолей: ни души, только ряд безликих тюремных дверей – ни окошка, ни щелочки, ни ключа. Я слышал, что иногда охранники включают голографическую запись в центре этажа, но там транслируются лишь моменты триумфа республики.
Может, республика и выше убийства узников, но ее мораль не лишена зубов. Мустанг совсем не это имела в виду, когда отменяла смертную казнь, но Публий Караваль блокировал все резолюции о тюремной реформе на протяжении последних шести лет. Как поговаривают, потому, что он обязан политическим спонсорам. Я же подозреваю, что он потерял по вине золотых больше, чем признает. Со своей стороны, я с ним согласен. Эти люди решили поставить себя над своими собратьями. Ну так пусть будут отделены от них. Навсегда.
Большинство моих врагов лежит в земле. Остальных я отправил сюда. Некоторые из этих камер занимают скелеты, наперсники Шакала. Жаль, мы не смогли бросить Лилат в эту яму, вместо того чтобы дарить ей легкий выход, стреляя по ее штурмовику, пока тот не врезался в поверхность Луны. И теперь, придя сюда, чтобы освободить преступника, я думаю: не становлюсь ли я тем самым предателем, о котором трезвонят в новостях?
Мы останавливаемся у двери камеры.
– Все будут хорошо себя вести?
– А сам-то ты, босс? – усмехается Клоун. – В прошлый раз ты чуть не отрубил ему голову.
– Чуть, – говорю я.
Вид этого золотого в темном зале в ту ночь на Луне, его лицо без маски, залитое кровью упырей, – все это до сих пор стоит у меня перед глазами. Иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что он караулит под дверью, ожидая момента войти. Войти и убить мою семью.
– Севро, ты собираешься вести себя цивилизованно?
Севро пожимает плечами:
– Ну типа того.
Я отключаю замок. Дверь взвизгивает, и синий свет, окружающий дверную ручку, гаснет. Собравшись с духом, я дергаю за нее и, распахнув дверь, отступаю в сторону, а мои соратники вскидывают винтовки. Нас встречает запах водорослей и фекалий. Камера представляет собой сырой бетонный ящик. Пустой, не считая туалета, пластиковой койки и костлявого мужчины без рубашки. Он лежит спиной к нам. Его позвоночник напоминает какое-то ископаемое в пыли, выпирающее сквозь изголодавшуюся по солнцу кожу. Сальные белые волосы свешиваются с края койки. Заключенный поворачивается к нам; на татуированном лице поблескивают глубоко посаженные черные глаза. Я невольно отступаю на шаг, увидев в этом человеке самого себя во власти Шакала.
– Что за черт? Это черный, – хмыкает Севро.
– Улитка, багажа на месте нет, – сообщаю я. – Ты уверен, что он в камере «О» две тысячи девятьсот восемьдесят три?
– Абсолютно. Я сейчас смотрю на список. Он значится в нем как присутствующий в камере. Ничего не говорится ни о медицинском приеме, ни о трудовой повинности. Плохо, плохо, плохо, плохо.
– Да, спасибо.
– Тогда кто он, черт побери? – гаркает Севро.
Заключенный очень медленно встает. Он не великан, как Сефи. Росту в нем едва ли шесть с половиной футов, и он худой, как Александр. Ему за пятьдесят, у него большие залысины, грязная борода и столько татуировок, сколько я не видел еще ни на ком. Он смотрит на нас умными, любопытными глазами. Держится не как воин, а как зловещий математик, изучающий теорию струн на голографической доске. Когда он моргает, на меня смотрят вытатуированные на веках духовные глаза. Эту татуировку носят только шаманы Страны льдов. И большинство из них – женщины.
Севро прицеливается и делает шаг к черному:
– Ты кто такой, черт побери? Отвечай, недоумок!
Черный улыбается одними глазами, смотрит на ствол, потом на маску Севро, снова на оружие, затем указывает пальцем на свой рот и широко открывает его. Севро светит в него фонариком.
– Гадость какая! – Севро отступает назад. – Кто-то вырезал ему язык.
И это не все, что у него забрали. То, что я сперва принял за залысины, на самом деле незавершенное скальпирование. Из-за этого передняя часть головы черного выглядит вдавленной, как донце скорлупы яйца.
– Его руки… – говорит Тракса.
– Покажи руки, – приказываю я.
Черный без возражений идет на сотрудничество. В тыльную сторону узловатых кистей вделаны полумесяцы касты черных. И они черные. Не выбеленные, как у сидящих здесь преступников.
– Ты не заключенный. – (Черный смотрит мне в глаза даже сквозь непрозрачный шлем, машет пальцем, потом изображает щит напротив сердца.) – Охранник?
Он указывает пальцем на меня. Это значит «да».
– Ты что, заблудился? – говорит Севро.
Черный думает, потом сжимает кулак и бьет себя в поясницу, как будто его ударили ножом. Я смотрю на него с возрастающим интересом. Почему охранник получил ножевое ранение в спину?
– Вас ударил заключенный номер тысяча сто двадцать шесть? – спрашивает Тракса.
Мужчина машет пальцем: «Нет».
– Вы знаете, где он?
«Нет».
– Улитка, ты можешь проследить имплантат или ошейник тысяча сто двадцать шестого? – возвращаюсь я к своей задаче.
– Нет. Его нет в системе.
– Что значит «нет в системе»? Он не мог покинуть чертову тюрьму! Он – государственный преступник. Под черным кодом, никакого перевода в другое место. Никто никогда не бежал из Дипгрейва.
– Твой отец бежал, – напоминает Клоун, обращаясь к Севро.
– Это был не совсем побег, – еле слышно бормочет Севро. – Клянусь
