class="p1">Что может означать только одно.
Музыку включила Сесилия – она дома.
Идя по траве и зная, что мои птицы контролируют камеры, налетаю на пару огромных динамиков, повернутых в сторону поляны.
Либо они ей рассказали, либо она нашла сама, и мое место было поставлено под угрозу. Мое, черт возьми, место.
И тогда понимаю, почему играет музыка. Это зов Сесилии.
Вызов Шону и Доминику.
И становится ясно, что они ее бросили.
Поздно, слишком поздно.
– Дьявол!
Вне себя от злости мчусь в своих итальянских ботинках по скользкой траве, миновав последние сорок шесть метров по идеально подстриженной лужайке Романа. Никогда не оказывался так близко к его дворцу и клянусь, что больше не подойду.
Летнее солнце припекает голову, только усилив раздражение, пока несусь через сад. Текст песни оглушительный, но ясно передает заложенный в нем смысл.
Эта девчонка зашла слишком, мать ее, далеко.
Щурясь от солнца и изнывая в костюме, добираюсь до помоста и застываю, заметив ее лежащей топлес на шезлонге.
В бешенстве иду к ней, не узнавая ту маленькую девочку, которую видел в библиотеке десять лет назад. Вместо нескладной девчонки лежит женщина в одном бикини, ее загорелая кожа блестит, на безупречном лице безмятежное выражение. Почувствовав мое приближение, она приподнимает пухлые губы в манящей улыбке, проводит рукой по идеальной груди, кладет ладонь на живот и спускается к трусикам бикини. Слежу за ее движениями, как и было задумано, а потом она поднимает руку и прикрывает глаза. Несмотря на жару, по телу пробегают мурашки, и я тут же впадаю в панику, когда меня охватывает знакомое чувство. Нет. Нет. Нет. Нет.
От осознания меня ударяет током с такой силой, что я становлюсь беспомощным, не могу выдавить ни слова и совершенно неспособен побороть зарождающееся ощущение, когда она говорит:
– Язык проглотил?
Когда я продолжаю молчать, она медленно открывает глаза и удивленно смотрит на меня. И тогда меня снова ударяет током.
Годами я получал доклады о ее успехах – успехах, за которыми следил так же внимательно, как и за любой другой целью. Годами узнавал ее историю, видел на бумаге, как она растет. Годами отказывался смотреть на снимки и, видимо, не зря. Когда я увидел ее, она была всего лишь девочкой, но сейчас, когда повзрослела и лежит так близко, стоит руку протянуть, – ее трудно назвать ребенком. Годами отказывался углубляться в эту информацию, но подробности, которых избегал, теперь приводят меня в ужас, пока я смотрю на причину своего падения. Сжимаю руки в кулаки, слыша, как в голове беспрестанно крутится единственное имя, и пытаюсь прогнать эти мысли.
Елена.
И стоит свыкнуться с этой мыслью, как Сесилия с тем же удивлением понимает, кто я такой.
– Выходит, Француз – это ты.
* * *
Опустошив бутылку джина, отпускаю ее, и она разбивается об асфальт. Ее содержимое было необходимо, чтобы укротить гнев; только благодаря адреналину я еще могу держаться на ногах. Прислоняюсь к «Ягуару» и вижу фары машины Доминика, въезжающей на парковку. Опустив глаза и затянувшись сигаретой, жду, когда хлопнут двери и в поле зрения появятся их ботинки.
– Прежде, чем произнесете хоть одно чертово слово, позвольте изъяснить, как я хочу услышать ваши объяснения. – Пока не могу заставить себя посмотреть на них и чувствую их страх и напряжение, что несколько успокаивает.
Они не намеревались свергнуть меня или занять мое место. После стычки с Сесилией и сопутствующего этой встрече неоспоримого желания, мне пришлось напиться – особенно когда услышал, как она за них просит.
Но правда заключается в том, что облегчения я не чувствую.
Потому что меня надломила не только ее преданность им, но и сам факт, что она вообще возникла.
Их любит прекрасная женщина – женщина, которая всем рискнет ради них. Я полагал, что они преданны мне точно так же, но и ее они обманули столь же жестоко. Опорочили, подвергая опасности и передавая друг другу как бутылку, которую я только что вылакал. И тем самым они уничтожили для меня нечто сокровенное. Часом ранее я откупорил эту бутылку, и мне пришлось признать, что Сесилия была воплощением невинности, которую я оберегал.
– Хочу, чтобы вы рассказали, когда именно решили меня предать и уничтожить мое доверие. А потом хочу, чтобы вы поведали подробности, как это провернули, шаг за шагом. Но для начала хочу узнать, как долго вы это вытворяете.
Сперва я смотрю на брата и вижу в его глазах редкий страх.
– Три месяца.
Киваю и, шагнув вперед, почти спотыкаюсь, но успеваю сохранить вертикальное положение. Три месяца.
Три.
Столько раз я запирал дверь, чтобы убедиться, что тебе ничто не угрожает.
Не могу сдержать улыбку от этого забавного совпадения.
– Это число всегда было моим.
– Тоб…
– Три брата, которым я доверял, и три шанса, чтобы кто-нибудь из вас признался. Три месяца. – Глотаю ком в горле и отвожу взгляд от Дома, уставившись на Шона. Он также сгорает от стыда, как и Дом, но меня это ни капли не утешает.
– Что ж, позвольте сообщить, что ваше наказание будет длиться в три раза дольше. Девять месяцев. И давайте добавим еще один для ровного счета.
– Тоб…
Свирепо смотрю на них, и они умолкают.
– Еще хоть одно чертово слово, только одно – и все кончено! Все! У меня еще есть на то все полномочия, хотя вы, видимо, считаете меня бесполезным. Я в считаные дни распущу гребаный клуб. Навсегда перееду во Францию и проживу там всю чертову жизнь. Потому что, выходит, все, ради чего я жил здесь, – ложь.
– Мы не хотели…
– Я слышу три слова? – спрашиваю, смотря на них. – Или мне послышалось? – Провожу рукой по волосам, пытаюсь прийти в себя и говорю срывающимся голосом: – Никаких исключений. Таковы правила. Сейчас самое время. Смиритесь и заслужите мое доверие, или оба будете исключены. И это я еще щедр. Выбора нет.
– Куда? – спрашивает Доминик, и я слышу в его голосе раскаяние. Этого мало. Очень мало.
– Куда, спрашиваешь, дорогой брат? Куда же еще? Туда, где я родился. Ты всегда хотел побывать во Франции. Лови момент!
С несчастным видом он садится на капот машины.
– А где будешь ты?
– Черт возьми, да где пожелаю.
– Охренеть, ты серьезно? – спрашивает Шон, и я резко смотрю на него.
– Ты поставил под угрозу все, ради чего я трудился, ради чего мы трудились целых пятнадцать лет, чтобы трахнуть девчонку. Так скажи мне, Шон, серьезно ли я настроен?
– Это не…
– Хочешь прочесть мне лекцию о любви, Шон? –
