Четверг, 11 января 1945 года Весь день живу, вдыхая запах масляного радиатора и вслушиваясь в шум грозы.
Суббота, 13 января 1945 года Приходил вместе с сыном гражданин Южной Африки; уже здесь бывал и получал продовольствие. Был с ним резок, отправил обоих прочь и, не прошло и десяти минут после их ухода, как раскаялся. Следом явилась перепуганная югославка; вежливо ее выпроводил. Потом – полковник партизанских войск; излучал партизанскую доброжелательность. Последнее время плохо сплю; пошел после обеда гулять в Лапад и эту ночь спал лучше.
Воскресенье, 14 января 1945 года Совсем забыл: вчера удалось проникнуть в ризницу собора; понадобились три ключа: один хранился у епископа, второй – у каноников и третий – у городского головы. В ризнице темно, сокровища покрыты грязью; обнаружил, однако, отменную коллекцию работ по металлу эпохи Средневековья и Возрождения. Сказал Паравичини: «J’ai le goût de Prince Paul. Faites-moi comme un oeuvre de Roubillac». – «Mais, mon capitain, vous manquez le perruque» [375] . Месса у францисканцев. К обеду Кармель. Еще одна усыпляющая прогулка, теплая ванна. В доме держится дурной запах.
Понедельник, 15 января 1945 года Пришел мистер Паравичини; за два дня отъелся и окреп. Понимать его гортанный французский мучительно. Установил грубо сколоченный деревянный стенд с торчащим сверху, похожим на листья пальмы проволочным каркасом, зачерпнул из своего рюкзака несколько комьев сырой глины – и через час голова была готова. Я не верил своим глазам.
Среда, 17 января 1945 года Вспоминаю, что сделано за последние два дня, и вижу, сколь благотворны мои действия: давал работу нуждающимся, пропитание – голодным, канадца отправил в Канаду, доминиканскому священнику помог обменять вино на муку. В армии найдется немного людей, которые могут этим похвастаться, а также тем, что живут обособленно и в свое удовольствие. Бюст Паравичини становится похожим на английского богослова времен Мэтью Арнолда [376] .
Четверг, 18 января 1945 года К причастию во францисканской церкви. Сообщение о том, что наш экспедиционный корпус возвращается в Италию. Бюст бедного мистера Паравичини с каждым днем становится похож на меня все меньше и меньше. Мой новый переводчик – еврей. Английский язык он не знает, и работы у меня для него нет. Сидит внизу целый день и, хочется надеяться, ест досыта.
Пятница, 19 января 1945 года <…> В конце сегодняшнего сеанса мистер Паравичини начал творить при электрическом свете. В бюсте, претворившемся из мертвого кома глины, я вдруг стал узнавать себя. Скульптура и картина живут разной жизнью. Ваяние сродни пантомиме: с каждым следующим подъемом прозрачного занавеса феи становятся более зримыми, более четко очерченными. Под резцом вещь в мгновение ока преображается до неузнаваемости. <…>
Среда, 24 января 1945 года Приходили за помощью берлинский биржевой маклер и вдова из Норвегии. Норвежка была женой югослава, из всех языков говорит, и то кое-как, лишь по-английски. Муж медленно умирал от туберкулеза, а, умерев, оставил ее без гроша за душой, да еще в чужой стране, да еще во время революции, когда ее собственная страна находилась под пятой захватчика. И что же? Она с энтузиазмом взялась преподавать английский. Приходил партизан, жаловался на боль, просил дать ему варенья. Монашки, получив запас самого разнообразного продовольствия, щебетали, словно воробушки. Ходил в доминиканский монастырь, где встретился с епископом Которским, робким, неприметным старичком, который снабжает меня необычайно полезной информацией; обещал ответить на вопросы моей анкеты. Духовенство еще не решило, как отмечать Дни святого Блеза 3 февраля; бойкотировать ли город, памятуя о четырнадцати убитых священниках, или подтвердить его историческую принадлежность католицизму. На ветру, под моросящим дождем, гулял с Кармелем по берегу моря, но спал от этого ничуть не лучше.
Воскресенье, 28 января 1945 года Войска грузятся на корабли. Плохая новость: Министерство иностранных дел настоятельно требует отчета по церковным делам. Утром позировал Паравичини; бюст непохож на меня абсолютно. Во второй половине дня беседовал с которским епископом и с приором. Постоянная и ненасытная жажда малых стран вникнуть в суть британской политики. «Mais, monsieur, que voudra faire la Grande Bretagne en Bulgarie?» [377] Каковы наши планы, связанные с Адриатикой? У нас есть планы относительно придунайских государств? Почему мы должны отдать Хорватию династии Карагеоргиевичей? [378] «Mais, monsigneur, les anglais sont un peuple humain et commercial. Nous n’avons pas aucun plan» [379] . В ответ на это многозначительное покачивание головами. Ах, капитан нам не доверяет. Я выпил почти целиком бутылку очень крепкого белого вина и немного опьянел. Поужинал с Кармелем и опьянел еще больше. Сегодня не пьян, но что говорил вчера вечером, не помню совершенно.
Четверг, 1 февраля 1945 года В очередной раз приходила безумная чешка; уверяет, что у нее пропало 39 долларов.
Понедельник, 12 февраля 1945 года
Последний день в пансионе Ловрийенач. Все вещи сложены, в том числе и мои собственные. Завтра в семь или в самом начале восьмого (вторник на Масленой неделе) отбываем в Гачко, в расположение штаба одиннадцатого партизанского корпуса.
Сегодня было вот что. Не спал с четырех утра; встал в 6.30 и написал письмо бригадному генералу Маклину, предложил, что займусь делами хорватской церкви, напишу отчет и отвезу его в Англию; сообщу – постараюсь в мягкой форме – о вызывающем поведении партизан в последнее время. В девять получил целый ворох донесений, где говорится, что в моей поездке в Гачко нет необходимости. Из миссии Маклина никаких приказов. <…> Пришла прощаться миссис Арена: «Всю ночь прорыдала, что вы уезжаете. Со смерти мужа никто мне так не помогал. Вот, принесла вам мужнин портсигар». Янтарь в золотой оправе.
Ходил проститься с добрыми и достойными дамами из «Уединения», на обратном пути зашел к связистам и прочел сообщение, адресованное лично мне: «Немедленно возвращайтесь в Бари». <…>
Дэвид Кармель устроил чаепитие; партизаны ели, как боровы.
Посредственного коменданта Богдана сменил юный, еще только вступающий в пору половой зрелости кретин Анторавич.
Бюст Паравичини переехал из моей комнатушки, где скульптор ваял его в полумраке, тычась в скульптуру носом, на его ярко освещенную виллу, где смотрится чудовищно. Взялся за него снова, дело вроде пошло на лад, но тут-то меня и отзывают. И он вынужден остановиться. Уговорил его взять кое-что из моей одежды.
Воскресенье, 25 февраля 1945 года
Рим. Отель «Континенталь». Недавно построен, находится возле вокзала, реквизирован армией. Чисто, уютно, фантастически дешево: 350 лир в неделю с питанием. Вино – 150 лир за бутылку. Зато запряженный лошадью экипаж, в котором я вчера ехал в Ватикан, обошелся мне в 1200 лир.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
