— И об этом знает наш скромный источник. Ясно, что Чена он подставил специально. Фотограф бы не повернулся спиной к человеку, чей контакт он зафиксировал с кассиром, Горбунова нужно было убирать как возможного свидетеля. Но Дубов? Кому нужен Дубов, с него же, кроме отпечатков пальцев, взять нечего. А он послал Чена в нашу ловушку.
— Зачем ты ее поставил? Все можно было бы сделать проще.
— А время? Сейчас легко рассуждать, а тогда ты метался не хуже меня. То, что это Чен, мы поняли в подвале Горбунова, но кто знал, как сенсей поведет себя дальше: будет продолжать резать всех подряд или ляжет на дно. Хорошо, что я вовремя догадался о Студенте, он как-то оставался вне зоны внимания: из дома не вылазит, ни с кем почти не контактирует. Признаюсь тебе честно, что ловушку для Чена я поставил инстинктивно, потому что почувствовал неестественность развития событий, как будто кто-то специально накручивал темп — и это ему удалось, мы чуть не совершили серьезную ошибку. Сенсей наш, тварь дохлая, служит ему прикрытием до сих пор. И этот так называемый источник крутится где-то рядом. О том, что его игра не удалась, знают только…
— Трое. Леонард Павлович в курсе дела.
— И что же он поведал?
— Не нервничай. Сказал, что выручит тебя еще раз.
— Ты скромно молчишь о собственной персоне.
— Это само собой. Начало операции через два дня. Ты часов пять-шесть отдыхай. Потом к Леонарду Павловичу. А у меня есть кое-какая работенка.
17
Ребята с невозмутимым видом рассматривали огромную картину неизвестного художника конца семнадцатого века «Лот с дочерьми», висящую против стола, Оксана тайком бросила взгляд на часы, Глебов чистил свои безукоризненные ногти пилочкой с рукояткой из слоновой кости, глуховатая бухгалтерия усиленно делала вид, что слышит хотя бы каждое второе слово, но лучше всех устроился Константин. Он посадил Гарика на колено и довольно бойко имитировал им галоп скакуна перед отправкой на бойню. Что удивительно, Гарик тянется к нему, как к родному, видимо, чувствует, что Костя такая же мерзкая пакость, как он сам. Моему дорогому сыночку, конечно, не место на этом совещании, но Вышегородский на всякий случай отправил свою доченьку подлечиться, до того она, бедная, переработалась. Иди знай, как повела бы себя эта истеричка, узнай, какую роль мне придется играть. Чего доброго, еще бы папу любимого какой-то тяжестью стукнула, не хуже, чем сенсей Студента.
— Теперь мы будем считать, — обвел присутствующих своими выцветшими глазами Вышегородский, продолжая образцово-показательную речь. — В числителе у нас имеется мертвое приобретение моего дефективного зятя и его придурковатого напарника. Хорошо, хоть выяснили, кто против нас старался. Зато каков знаменатель — Фотограф, Горбунов, три его человека… Еще одна такая операция и от нас останется ноль целых и хрен десятых. Такая арифметика.
Я делал вид, что внимательно слушаю ахинею, которую сейчас несет Вышегородский, и думал, что в каждом человеке артистическое начало заложено самой природой. Уж на что, казалось бы, Вышегородский и сцена несовместимы, а смотри, как выступает, Станиславского на него нет. Мой тесть хорош, вон как встревожен, аж челюсть поправляет, с ролью Черненко на раз бы справился. Особенно с ее финальной частью. Ах, Константин Устинович, как ты был похож на Вышегородского, только малость дурнее, но в твоем кресле и осел бы выглядел пламенным коммунистом-ленинцем, неутомимым борцом за мир, надеждой всего прогрессивного человечества. Пусть старик нас с Сережей при всех лает, для пользы дела может и в морду дать — все равно не больно, зато эффект какой.
— Если бы мой зять-болван догадался сразу посоветоваться со мной, — сделал очередной комплимент в мой адрес Вышегородский, одновременно поднимая собственный авторитет, — то все бы было иначе. А теперь мы имеем дело с такой организацией, которую лучше всего обойти десятой дорогой. Значит так, всем сидеть тихо, дела сворачиваем пока мой зятек со своим начальником штаба… Словом, завтра вдвоем отправитесь улаживать конфликт, соглашайтесь на любые условия — жизнь дороже, тем более речь идет о ваших собственных шкурах. А там посмотрим. Гуляйте себе на улицу.
Я первым выскочил на довольно прохладный ночной воздух, нервно прикурил сигарету и выпустил дым из ноздрей. Старик не переносил табачного дыма, стремясь догнать по количеству прожитых лет Агасфера, возникал он довольно долго, поэтому моему примеру последовали все гости. И только Рябов, буркнув что-то на прощание, уехал домой.
— Старая гнида, — наконец-то высказываюсь, — сидит себе, мед с боярышником хавает, а тут надрываешься — и на тебе. Чен этот, паскуда дохлая, откуда мы могли знать?
— Ну, конечно, — поддержал меня Константин, — всего не учтешь.
Я с благодарностью посмотрел на Костю и молча врезал ему в челюсть.
— Ты еще погавкай мне здесь, — заорал я, грозно надвигаясь на становящегося в позу стайера Костю.
Оксана испуганно отшатнулась, бухгалтер с улыбочкой прошмыгнул мимо, Глебов положил руку на мое плечо.
— Успокойся, — цепкие пальцы юриста сдержали меня на месте, — хватит беситься. Я советовался со стариком, это дело в конце концов будет улажено, так что не стоит проявлять несдержанность.
— Ладно, Саша, пойду спать. Иди знай, удастся это сделать после завтрашнего или нет.
— Я тебя уверяю: все будет в порядке. Так что не переживай.
Через полчаса я зашел в комнату Вышегородского без стука.
Леонард Павлович сидел в кресле и с удовольствием наблюдал, как довольно мерзкий на вид старикашка срывает одежду с Фанни Хилл. Я решительно выключил аппаратуру, потому что знаю — ничего путного у дедушки в телевизоре не выйдет, а Вышегородский может загрустить от того, что Фанни собьет целку не его одновозрастник, а клиент куда моложе. Беда с этими старичками, но что бы мы без них делали.
Старик с неудовольствием бросил на меня быстрый цепкий взгляд и спросил:
— Ты что, не мог дождаться Сережи у себя?
— У меня возник вопрос, Леонард Павлович…
— Надеюсь, ты не обиделся?
— Ну что вы, это был великолепный спектакль. Жаль, вы не видели моего бенефиса. Искусство требует жертв, плохо только, что ими почти всегда оказываются зрители. Кстати, об искусстве…
— По-моему, ты все-таки обиделся.
— Леонард Павлович, меня интересует вопрос, и несмотря на вашу неохоту, я бы очень просил на него ответить. Хочется знать…
— Догадываюсь, о чем ты сейчас будешь вопрошать. Риск конечно, есть, но ты к нему должен был давно привыкнуть.
— Я не об этом. Бог с ней, с головой, другое интересно. Кому это Горбунов продал Айвазовского — вот что занимательно.
— Пусть тебя это не волнует.
— А меня это волнует, даже очень. Потому что завтра иду я, а не вы, потому что я рискую всегда, а вы только снисходите до команд…
— У каждого свое место в этой жизни.
— Знаю, слышал, рожденный ползать летать не может, как говорил главный буревестник революции, свивший свое гнездо куда подальше от родимой сторонки. Ладно, Леонард Павлович, не хотите отвечать — не нужно. Только знайте, что вас используют, как пешку.
Старик заерзал в кресле и с негодованием глотнул очередную дозу успокоительного.
— Запомни, пацан, меня еще никогда не использовал никто. Я всегда поступаю так, как требует дело. Думаешь, они слепые? Если бы мы не помогли друг другу — все бы давно погорело. Я столько лет удачно балансирую буквально по лезвию ножа только потому, что всегда был застрахован. Скажи мне, отчего не было Студента?
— Он плохо себя чувствует. Возле него постоянно дежурят.
— Прямо министр, а ты уверен, что это не он работает? Приказал Чену высветиться, предварительно потребовал, чтоб тот стукнул его по голове. Такой случай был лет сорок назад.
— Леонард Павлович, хватит уводить меня в сторону. Или Студент мог точно знать, что я приду тушить его хату? А может, он предварительно звонил в пожарную охрану? Лучше скажите…
Осторожный стук в дверь заставил меня замолчать. Рябов как обычно, молча вошел в комнату и вопросительно посмотрел сперва на Леонарда, а уже затем в мою сторону.
— Ку-ку, Серега, пойдем отсюда. Леонард Павлович, если завтра что не так, ищите себе другого зятя. Памятник, конечно, не такой скромный, как Рябову, зато сэкономите на именах и званиях, пусть напишут всего одно слово: «Профессионал».
— Хватит паясничать, — оборвал меня Леонард Павлович и с неожиданной нежностью в голосе добавил: — идите, мальчики, я буду молиться за вас.
Мы молча вышли из дома, уселись в машину Рябова и помчались на квартиру Студента. Вышегородский будет за нас молиться, как же, сейчас врубит «Фанни Хилл» и домолится на всю катушку «Дживиси».
— Сережа, ты понимаешь, что сунуть голову в пасти дрессированным львам было бы куда безопаснее?
