Но самая большая неприятность произошла с командиром полка. Нам была поставлена задача: нанести бомбоштурмовой удар по аэродрому истребителей. Для Ивана Ивановича это была одна из желанных целей. Аэродром легче обнаружить, но главное при штурмовке можно отвести душу. Кому из летчиков-штурмовиков не хотелось видеть, как на земле горят самолеты, которые доставляли им столько неприятностей в воздухе. К тому же можно и себя показать. Видимо, Пстыго хотелось отличиться среди командиров полков, которые в конце войны практически совсем перестали летать на боевые задания. Распоряжение на вылет получили совсем неожиданно во второй половине дня. Время определялось готовностью полка к вылету.
Светлого времени при десятибалльной облачности оставалось не так уж много, поэтому подготовка проводилась поспешно, без тщательной проработки всех деталей, да и сам Пстыго почему-то очень торопился с вылетом. Он был уверен в успехе и, возможно, опасался, что его могут отложить. Но иногда самоуверенность подводит. Группу из 16 самолетов повел он сам. Заместителем у него шел командир 2-й АЭ капитан Четвериков. Боевой порядок состоял из трех групп. Последнюю вел заместитель командира 1-й АЭ старший лейтенант Коган. Командир 1-й АЭ и я остались на земле. Нас не включили в боевой порядок, сославшись на приказ командира корпуса, в котором говорилось о сохранении ведущих групп.
В этом приказе, в числе прочего, говорилось о том, что опытным ведущим меньше шестерки не водить, а если летит командир полка, то по возможности комэсков с собой не брать. Этот приказ (или указание) поступил, вероятно, не от командира корпуса, а от более высоких начальников, может, даже от самого Верховного, который решил поберечь опытных ведущих для войны с Японией. Линия фронта тогда проходила с северо-востока на юго-запад. Объект удара находился юго-восточнее нашего аэродрома, недалеко от чешской границы. Поэтому полк полетел не в западном направлении, а как бы в наш тыл. Для ведения ориентировки район полета особой сложности не представлял, но все равно надо было быть внимательным. У часто летавших летчиков, особенно ведущих, с этим проблем не было. Однако в новом районе базирования Иван Иванович летал мало, к местности с воздуха не присмотрелся и не запомнил характерные ориентиры для самолетовождения.
Для облегчения выхода в заданное место он больше полагался на железные дороги. Их в этих местах было много. Они словно сеткой опоясывали местность в направлении с запада на восток и с севера на юг и находились одна от другой в 35–45 километрах. Самая близкая от Штубендорфа, вдоль которой можно было выйти на него, проходила в непосредственной близости и шла через Оппельн на Гросс-Стрелиц и далее в Силезский промышленный район. На эту дорогу Иван Иванович и рассчитывал выйти. Будучи после штурмовки в возбужденном состоянии, он ее проскочил и продолжал лететь в северном направлении. Вскоре она появилась, но это была уже другая. Нужная дорога осталась в трех десятках километров южнее.
Будучи уверен, что идет правильно, он повел группу вдоль дороги, но в расчетное время аэродрома, находившегося западнее ее, не нашел. Не имея представления о своем местонахождении, Иван Иванович решил, что надо пролететь еще дальше. Не принимая во внимание подсказок своих летчиков, он снова повернул на север. Поняв, что заблудился, он занервничал и стал метаться всем полком в поисках своего аэродрома. На самом деле группа удалялась от него все дальше в северо-восточном направлении, упустив при этом такой важный элемент самолетовождения, как время. За ним он, видимо, не следил и не вел отсчета при отходе от цели. Сделай он это, сразу бы понял, что давно проскочил нужную дорогу.
Видя, что топливо подходит к концу, Четвериков передал летчикам по радио: «Все, кто хочет сесть дома, идите за мной». Кое-кто было пошел за ним, но грозный окрик командира полка заставил их немедленно возвратиться. Так что на своем аэродроме сел только Четвериков. Спустя какое-то время от командира отделилась 1-я эскадрилья. Коган привел ее на аэродром бомбардировщиков Ельс. Об их благополучной посадке нам стало известно поздно вечером. О местонахождении остальных мы узнали только в середине следующего дня.
Как только Пстыго увел группу на задание, у командного пункта полка собрались почти все его замы, в том числе Васильев и я. По предварительному расчету полет должен был длиться не более одного часа двадцати минут. Время проходит, а полка нет. Всякое бывает, рассуждали мы, может, Пстыго решил сделать лишний заход? На это уйдет минут десять. Но вот проходят и эти минуты, а полка все нет. Одни терпеливо ждут, всматриваясь в горизонт – не покажется ли с минуты на минуту долгожданный полк. Другие озабоченно высказывают предположения. Сидевший рядом со мной замполит Лагутин, хихикнув, проговорил: «Ну, видно, дорвался Иван Иванович, отводит душу по «мессерам». «Да ну, отводит, небось блудит, и только», – не удержавшись, промолвил я. «Блудит! – сердито посмотрев на меня, повторил он это неприятное слово, почему-то сильно задевшее его. – Ты подумал, что сказал? Может ли Иван Иванович при такой хорошей погоде и в таком составе блудить? Он тебе не Сеничкин. Не сравнивай командира с ним».
Желая доказать свою правоту, я для большей убедительности рассказал ему о случае, невольным свидетелем которого был. О нем, кроме меня и погибшего Остропико, в полку больше никто не знал. Произошло это в конце 1943 года сразу после прихода в полк Пстыго. Летели мы с ним тогда в задней кабине «ила» на аэродром Кочегарово для перегонки оставшихся там после перелета полка двух машин. На аэродром Кочегарово он сразу не попал. Выйдя на длинное Жижицкое озеро, на южной окраине которого располагался аэродром, ему следовало отвернуть вправо, и через несколько минут полета мы были бы на месте. Но Пстыго не смог сразу сориентироваться и определить свое место и пошел влево, в противоположную от аэродрома сторону, чем озадачил нас.
«Куда он летит? Подсказать ему, что ли?» – сказал я Остропико. «Давай пока не будем, он командир – знает, что делает и куда летит, посмотрим, что будет делать дальше. От озера небось не оторвется, поищет и найдет. Где-нибудь да сядем, не вечно же летать», – улыбнувшись, проговорил Николай. Вдоль озера он колесил минут десять, пока в конце концов не нашел. Правда, погода тогда была плоховата. Шел снежок, видимость не более двух километров. Пока искал аэродром, перенервничал, возбудился, а тут еще свежий снежок на полосе – высоту выравнивания из угла планирования определить трудно: не за что зацепиться глазом. Он возьми и выровняй машину, как сам любил говорить, с папу или с дом, ну, а результат такого выравнивания вы уже знаете.
Метание вокруг озера уже говорит, что в ориентировании наш командир не так силен, как можно подумать. Он, как, впрочем, и любой из нас, не застрахован от такой неприятности. Пока я потихоньку разговаривал с Лагутиным, прошло минут 15. Если их приплюсовать к остальному времени, то получается, что они смогут продержаться в воздухе еще с полчаса. Проходит еще минут 10–15. Группы все нет. Нам уже не до болтовни. Истекают очередные 15 минут. Молчание нарушил сидевший до этого спокойно инженер полка Перепелица: «Летать столько времени полком? Это же безрассудство. Даже если они придут сейчас, на посадку уйдет не менее 10 минут. Наверняка кто-нибудь упадет без топлива». Прошло уже больше двух часов, а в воздухе никого. К командному пункту потянулись люди со стоянок. «Неужели всех посбивали, а может, сели на другом аэродроме?» – спрашивали они. На их вопросы стал отвечать парторг полка Секач.
Наконец из-за леса на малой высоте показался Ил-2. Было непонятно, наш он или нет, и почему один, где остальные? Из гондол вывалилось шасси, «ил» с ходу сел и подрулил к стоянке. По номеру узнали машину командира 2-й АЭ Четверикова. Он вылез из кабины, резко сдернул с потной головы шлемофон и, видя, что на него вопросительно смотрят сотни любопытных глаз, понял, что от него хотят услышать. Недолго думая, без всяких вступительных слов громко произнес: «Блудят!» А потом добавил: «Если через пять минут не прилетят, то попа`дают в полях, кто где». «Ну, ты и напророчил, Лазарев», – понуро опустив голову, тихо произнес Лагутин. Не помню, что я ему ответил, но точно помню такие слова: «Вот теперь и гадать не надо, все ясно». Обидно было, что полк так оконфузился. Подобного еще не было. Несколько успокоились вечером, когда стало известно, что 1-я эскадрилья села в Ельсе.
На следующий день по приказанию майора Кириевского я привел их оттуда. На исходе дня стало известно, где находится основная часть полка. Все самолеты сели в поле на колеса, за исключением самого командира. Место посадки находилось северо-восточнее города Калиш, примерно в 150 километрах от нас. Далековато их занесло. Через день в полк вернулся сам Пстыго. Не думал я когда-нибудь увидеть его таким. «Блудежка» с посадкой на живот в поле заметно изменила его внешность, к тому же сказались бессонная ночь и мытарства в дороге. Осунувшееся небритое лицо с усталыми глазами и сердитый неприветливый вид никак не ставили его на место красавца номер один в полку, как он себя в шутку называл, когда находился в хорошем настроении. Идя мимо летчиков на командный пункт, ни с кем не поздоровался.
