— Что… что улыбаешься, красавица? — обратился он к ней заигрывающим полушепотом. — Гости у вас, а?
— Да-с, гости.
Дементий Алексеич, все еще не снимая шапки, мелкими торопливыми шажками прошел в залу, куда уже вносили, тем временем, его дорожные пожитки.
— Поди-ка, поди-ка сюда… — поманил он оттуда двумя пальцами горничную, убиравшую на вешалку шубу.
Девушка поспешила в залу.
— У вас тут не дует… не дует от окошек, а? — доспрашивался у нее Прозоров, бегая все теми же торопливыми шажками от окна к окну и прикладывая к ним попеременно, внизу двойных рам, то ту, то другую ладонь.
— Нет-с, не дует, — сказала горничная, опять невольно улыбнувшись.
— А тебя как, моя веселая красавица, зовут, а? — полюбопытствовал приезжий, любезно осклабляясь.
— Дарьей-с.
— Так вот бы ты, Дашенька, умница, чайку бы мне, а?.. самоварчик бы приготовила? — вкрадчиво попросил Дементий Алексеич, имевший обыкновение на первых порах приголубливать всех.
— Самовар у нас на столе-с: барыня чай кушают, — ответила горничная, торопливо уходя из залы.
— Да барыню-то… барыню-то скорее посылай сюда! — крикнул ей вдогонку приезжий, обнаружив на этот раз довольно густой и даже приятный баритон.
Только теперь убедившись, что от окошек не дует, Дементий Алексеич снял с себя меховую шапку, тороплизо вынул из ушей по порядочному клочку ваты и, вложив в каждое ухо по мизинцу, как-то забавно-энергически потряс обеими руками. Проделав эту операцию сперва, так сказать, оптом, он неоднократно повторял ее потом над каждым ухом в розницу, всякий раз что-то доставая оттуда и внимательно рассматривая на кончике пальца, что совершенно походило на то, как будто бы Прозоров то и дело показывал самому себе фигу.
Именно за этим последним занятием и застала его жена.
Лизавета Михайловна вошла в залу незаметно, без шума. «Больше трех лет не виделась я с ним… с злейшим врагом моей жизни… Шутка ли! — больше трех лет…» — Так думалось ей, когда она, направляясь сюда из столовой, проходила полутемным коридором. Теперь, стоя уже на пороге зальной двери и всматриваясь в обращенную к ней спиной фигуру мужа, Прозорова не могла удержаться от внутреннего трепета, от какой-то жгучей боли во всем своем существе. Это продолжалось, однако, не более нескольких секунд. «Остаться… жить с этим нравственным уродом?.. Нет!.. ни за что в свете!!» — мелькнуло в голове молодой женщины, и она, вся вспыхнув и выпрямившись, гордо пошла по зале к мужу. Услышав шорох ее платья, Дементий Алексеич быстро обернулся и кинулся было к жене с распростертыми объятиями, чтоб, по обычаю, расцеловаться. Но Лизавета Михайловна спокойно отстранила его от себя левой рукой и протянула ему правую.
— Здравствуйте! — холодно сказала она только.
— Что это… что это значит-то?! — с тревожным изумлением спросил Прозоров, видимо, опешив.
Он во все глаза смотрел на жену и как будто не узнавал ее после трехлетнего одиночества, — до того чем-то новым, чем-то совершенно незнакомым ему веяло от всей ее фигуры, как бы выросшей, как бы получившей неведомую силу.
— Что… что… что за встреча такая, — повторил Дементьев Алексеич и широко развел руками.
— После всех ваших писем, после тех бесчисленных оскорблений, которые вы не скупились рассыпать в них под видом собственного раскаяния, я думаю, вы не могли и рассчитывать на иную… — резко сказала Лизавета Михайловна, прямо смотря в глаза мужу. — Между нами, — прибавила она, — ничего не может быть общего теперь… кроме детей; я даже руку протянула вам только по необходимости.
— Да… да… да… да что же такое письма? Что ты… что ты это, матушка!.. Опомнись! — растерялся пуще прежнего окончательно сконфуженный супруг.
— Я уже опомнилась, Дементий Алексеич, — у меня на это было три года с лишком… — заметила ему еще холоднее жена. — Пожалуйста… оставьте ваше «ты» для кого-нибудь другого…
— Прекрасно! прекрасно!.. нечего сказать, очень хорошо! Ну и расстанемся, матушка… не беспокойся! — теперь уже ехидно-насмешливо говорил Прозоров, лихорадочно потирая себе руки.
Он значительно возвысил при этом голос и быстро заходил вдоль залы своими обычными мелкими шажками,
— Пожалуйста, говорите потише, а то я немедленно уйду: у меня гости, — твердо остановила его Лизавета Михайловна.
— Не намерен… не намерен-с мешать вашим гостям… — иронически раскланялся с ней Дементий Алексеич, — а вы вот лучше детей… детей мне покажите.
— Детей нет дома, — ответила она просто.
— Нету-с? Так, так, так!.. так и следовало ожидать от такой прекрасной матери… — с прежним ехидством продолжал Прозоров, узнавший еще раньше от горничной, что дети уехали в гости. — Ну, конечно, где же… где же вам сидеть с детьми! — мешают…
Молодая женщина вся вспыхнула.
— Дементий Алексеич! — сказала она тихо, но гордо и решительно, — предупреждаю вас, что я отвыкла от подобного обращения; предупреждаю вас также, что у меня найдется спасительное средство — извините меня — и от вашей глупости и от вашей пошлости. Если вы этого не понимаете…
— Прекрасно, прекрасно… все понимаю-с! — быстро перебил ее муж, сконфуженно отводя в сторону глаза. — Вы вот лучше чаю… чаю мне дайте да за детьми… за детьми пошлите, — прибавил он, как говорится, поджавши хвост.
Прозорова вышла, не сказав ни слова.
— Сию минуту… — обратилась она с принужденной улыбкой к гостям, проходя через столовую в свою спальню.
Здесь Лизавета Михайловна подошла к кровати, припала горячим лицом к подушкам и с минуту оставалась в таком положении; потом, несколько успокоившись, она осторожно заперла на ключ дверь, которая вела из спальни в залу, положила ключ себе в карман, постояла еще немного на месте совершенно неподвижно, с тупым испугом уставив глаза на эту запертую дверь, и медленной, неслышной походкой вернулась к гостям.
— Какое у вас расстроенное лицо! — с участием обратилась к ней Христина Казимировна.
У Прозоровой при этом замечании так и покатились слезы градом.
— Я ужасно нервная… — сказала она, вся покраснев и торопливо поднося платок к заплаканным глазам.
У Светлова чуть-чуть шевельнулись брови.
— Вот потому-то и должны вы беречь себя, наша милая хозяйка… — заметил он ей тем ласковым ободряющим голосом, от которого она всегда как будто оживала.
Вслед за Александром Васильичем и остальные гости также выразили Прозоровой свое внимание и участие, кто как мог, но с такой деликатностью, что ни один не позволил себе даже и намеком коснуться действительной причины внезапного расстройства хозяйки. Она, в свою очередь, сумела оценить эту деликатность и не стала удерживать дольше гостей, когда через несколько минут они начали прощаться. Светлов подошел к Лизавете Михайловне последним.
— Только побольше твердости да самообладания… — успел он шепнуть ей, когда пожимал ее руку.
Александр Васильич предполагал, что из передней он, хотя и мельком, а все-таки увидит приезжего, на которого ему очень любопытно было взглянуть, и нарочно одевался дольше обыкновенного; но зала оказалась пустой, и Светлов заметил только меховую шапку на столе да два огромных чемодана у печки. Дело в том, что когда гости Лизаветы Михайловны стали прощаться с ней, Дементий Алексеич, услыхав это, забыл свои обычные предосторожности против простуды и торопливо, неслышными шагами проскользнул, в чем сидел, на крыльцо, а оттуда пробежал на кухню, где и отдал приказание кучеру съездить немедленно за детьми.
— Да ты, смотри… смотри, не вывали… не вывали барышень-то у меня!.. На поворотах… на поворотах-то поглядывай хорошенько!.. — строго-настрого наказывал ему огорченный супруг, пока гости его жены пробирались за ворота.
Вернувшись в комнаты, Прозоров уселся в столовой пить чай, предварительно позвав туда из спальни жену.
— Так как же?.. Так уж мы и не будем… и не будем, значит, жить вместе? — кивая головой, доспрашивался он с цинично-лукавой усмешкой. — А… а дети? их-то… их-то как же? Ведь не бросить… не бросить же их, матушка, как щенят, на улицу, — вы об этом-то подумали?
— Вы очень хорошо знаете, Дементий Алексеич, что я всю жизнь мою о них продумала, — спокойно ответила Лизавета Михайловна.
— Да ведь надо же… надо же их будет куда-нибудь деть?
— Дети останутся при мне, — заметила она еще спокойнее.
— Вот как! при ва-ас?.. Да вы без меня капиталы… капиталы, что ли, тут нажили? — едко возразил Прозоров. — Вы и о сю пору на мой счет живете.
— Жила, Дементий Алексеич, это правда, но жила по неразумию, по неведению…
— Просветились теперь?.. — с обидной колкостью осведомился Дементий Алексеич, ехидно улыбаясь и перебивая жену.
— Да, просветилась, — по-прежнему спокойно ответила она.
— Кто же это… кто же это, позвольте узнать, так просветил вас? — с той же улыбкой и колкостью спросил Прозоров.
