— Во всяком случае, я желаю прежде видеть ваше полномочие, — сказал Александр Васильич.
— Мне не дано никакого предписания, а сказано словесно. И вы напрасно говорите, что я вас хочу арестовать: «Просить ко мне, как только приедет», — вот собственные слова их превосходительства.
— А если мне не угодно будет исполнить этой просьбы? — иронически осведомился Светлов.
Пристав пожал плечами.
— Я все-таки должен буду представить вас к генералу, — ответил он с едва заметной улыбкой.
— Насильно? — пожелал узнать Александр Васильич.
— То есть как вам сказать? Мне тогда придется задержать вас здесь, а самому поехать доложить их превосходительству, что вы не желаете их видеть… — объяснил полицейский чиновник.
— Не упрямьтесь… — шепнул Светлову Варгунин.
— Другими словами — это арест, но без соблюдения законной формы? — обратился Александр Васильич к приставу. — Извольте, я к вашим услугам.
Светлов перебросился двумя-тремя фразами с друзьями и, крепко пожав им руки, спокойно вышел из пошевней. Шлагбаум, по распоряжению офицера, был тотчас же поднят, и лихая тройка покатила дальше уже по городской улице, сопровождаемая лаем какой-то гулящей собаки…
Представитель местной власти, несмотря на поздний час ночи, работал в своем кабинете над огромной кипой бумаг, когда ему доложили о Светлове.
— Просите, — сказал старик, неохотно вставая.
Александр Васильич вошел неторопливо, как входил везде.
— Позвольте мне прежде всего протестовать, генерал, — обратился он прямо к его превосходительству, вежливо поклонившись ему и не дожидаясь вопроса, — я арестован без соблюдения надлежащей формальности…
Изящная свобода манер и всей фигуры Светлова заметно произвела сильное впечатление на, старика.
— Не горячитесь, не горячитесь, молодой человек, — остановил он его с снисходительной улыбкой, — я сам умел протестовать в ваши годы. Во-первых, вы не арестованы; во-вторых, вы здесь, может быть, к вашей же пользе… Присядьте и успокойтесь, пожалуйста.
Старик учтиво придвинул к Светлову кресло и сел напротив его на другое.
— Вы теперь прямо из Ельцинской фабрики? — осведомился генерал.
— Да, я оттуда.
— Скажите… войско уже там?
— Я встретил его, когда выезжал.
— Не знаете… что там вышла за история? — спросил его превосходительство таким естественным тоном, как будто беседовал запросто с знакомым.
— Рабочие заявили директору, что не желают больше иметь его у себя, а когда он не согласился оставить фабрику добровольно…
— Да, это-то я слышал, — перебил генерал. — А подробностей… не знаете?
— Знаю очень хорошо все; мне, хотя и против воли, пришлось даже участвовать в этой истории, — сказал Светлов, нисколько не уступая собеседнику в естественности тона.
— А! Это интересно. Сделайте одолжение, расскажите мне обо всем поподробнее: я не могу до сих пор добиться тут никакого толку, — попросил генерал, стараясь как можно удобнее приютиться в кресле.
Александр Васильич совершенно правдиво и, вместе с тем, даже художественно обрисовал его превосходительству фабричные сцены; но при этом Светлов как-то так ловко ухитрился вести свой рассказ, что деятелем в них везде являлась только толпа и — ни одной личности, исключая его собственной. Генерал с нескрываемым удовольствием выслушал это мастерское повествование.
— Вы так живо изобразили мне ельцинское движение, что оно как будто стоит теперь у меня перед глазами, и я не могу не заподозрить в вас… художника, — сказал он, медленно потерев ладонью об ладонь. — Очень вам благодарен!
— Литературная привычка, генерал, — скромно заметил Александр Васильич.
— Да, это видно, это видно… — подтвердил его превосходительство. — Но… надеюсь, молодой человек, в вашем настоящем рассказе не дано столько же места фантазии, сколько ей отводится обыкновенно в литературных произведениях? — прибавил он с тонкой дипломатичностью.
— Напротив, даю вам слово, что я скорее убавил что-нибудь, нежели прибавил, — с такой же точно дипломатичностью ответил Светлов, не уступая генералу и в этом.
— Значит, ваше личное участие во всей этой кутерьме только тем и ограничилось, что вы сейчас передали мне? — спросил последний, несколько помолчав.
— Только этим.
— А! так вот что значит на языке директора — «действовал энергичнее остальных»… — как бы про себя проговорил старик. — Так его так-таки и наказали? — снова обратился он к Александру Васильичу. — Ведь это… позор! Я бы застрелился… — заходил генерал большими шагами по кабинету.
Светлов тоже встал и молча ожидал, что он скажет дальше.
— Вы в каком университете воспитывались? — обратился к нему вдруг его превосходительство, круто обернувшись.
— В петербургском-с.
— По какому факультету?
— По математическому.
— Как! — удивился генерал, — математик и… литератор?
— В здешней гимназии я особенно плохо шел по математике, так мне хотелось пополнить этот образовательный пробел в Петербурге, — пояснил Александр Васильич, — тем более, — прибавил он, — что у нас, по крайнему моему разумению, без знания точных наук литератору остается незавидное поприще почетного переливания из пустого в порожнее.
— Да, это так, — согласился генерал. — Это почти и везде так, — заключил он, подумав.
Светлов предполагал, что теперь с ним немедленно раскланяются, и вынул из-под мышки меховую шапку. Но его превосходительство не думал, по-видимому, расстаться так скоро с своим интересным собеседником.
— Я, признаться сказать, люблю молодежь, — заговорил он снова, — ее дурные стороны всегда с избытком выкупаются хорошими. Мой сын тоже недавно кончил курс в петербургском университете… Не слыхали?
Представитель местной власти был вдовец.
— Знаю, генерал, это мой хороший товарищ, даже приятель: мы и до сих пор в переписке с ним, — с живостью пояснил Светлов.
— Вот как! — весело удивился старик. — Приятель моего сына — всегда мой гость, — любезно сказал он, подходя к Александру Васильичу и с обязательной улыбкой протягивая ему руку. — Прошу быть знакомым.
Светлов раскланялся не менее обязательно.
— Сядемте, поболтаем немножко, если вас не очень клонит еще ко сну с дороги, — предложил генерал, занимая прежнее место на кресле, — я имею привычку спать не более четырех часов в сутки. Скажите… почему вы не привезли рекомендательного письма ко мне от сына? Я мог быть полезен вам здесь. Николай забыл, вероятно, — он ведь рассеянный такой, — а вы… поцеремонились?
— Ох, нет! — поспешил сказать Александр Васильич, садясь напротив его превосходительства, — это не зависело ни от того, ни от другого: я просто отказался от письма.
— Почему же? — удивился старик. — Разве вы предполагали встретить во мне… чванную недоступность? Уж будто мой сын не познакомил вас со мной настолько, чтоб вы не думали обо мне так дурно?
Его превосходительство заметно расшевелился.
— Н-ну, не скажите этого, генерал, — успокоил его Светлов, — я еще в Петербурге успел составить о вас понятие, которое, впрочем, отнюдь не противоречит моему сегодняшнему личному опыту; если я и отказался от письма вашего сына, то совершенно по другой причине.
— По какой же именно? — живо спросил старик.
— Дело в том, генерал, что я нахожу возможной только одну рекомендацию — личную. Никто не может представить меня кому бы то ни было лучше, чем я сделал бы это сам. Рекомендация — ведь это, в некотором роде, порука за другого, обязательство; а так как ручаться безошибочно нельзя ни за кого, то, по-моему, и всякое подобное обязательство, как вещь рискованная, по меньшей мере… стеснительно. Лично я еще и не прочь принять ответственность за небольшой кружок людей, но ставить из-за себя в невыгодное положение другого — это не в моих убеждениях.
— Но… — с живостью возразил генерал, — вы преувеличиваете значение такого обязательства: это вексель, которому никто никогда и не доверяет на всю сумму сполна.
— Очень может быть, что мой настоящий взгляд ошибочен, — заметил Александр Васильич, — но я все-таки предпочитаю держаться его, пока не выработаю себе другого, лучшего.
— Ай, какая непростительная гордость, молодой человек! — улыбнулся и шутливо покачал головой его превосходительство. — Скажите мне откровенно… могут быть у вас… враги здесь? как вы думаете? — круто переменил он вдруг тему разговора.
— Не думаю, чтоб были, генерал, — ответил Светлов, несколько удивленный его неожиданным вопросом.
— И однако, мне уже сделан на вас косвенный донос…
Старик, прищурясь, внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Очень может быть; но ведь для доноса вражды и не нужно: он чаще всего делается по обязанности… — как нельзя спокойнее молвил Александр Васильич.
