– Аналогично. – Я кивнула. – Пытаюсь определить и не чувствую. И вообще не понимаю, что это значит – чувствовать себя на восемнадцать или на тридцать? Какая разница между этими ощущениями? Как себя должна чувствовать женщина в двадцать семь лет? А в двадцать девять – что, уже по-другому?
– Ну, в восемнадцать лет многим людям кажется, что у них вся жизнь впереди и куча возможностей. В тридцать это чувствуют гораздо меньше людей: в этом возрасте, скорее, принято сожалеть об упущенных возможностях. А в сорок – перспектива впереди еще уже, а груз ошибок – еще тяжелее.
Мы задумались.
– Да, у меня было что-то похожее, – призналась Анечка. – Когда я впервые начала думать о разводе, я очень хорошо ощущала себя «женщиной за тридцать». А сейчас мне иногда кажется, что я только-только закончила институт.
Я согласно кивнула.
Луна катилась по крышам домов, и я чувствовала, что эта ночь – тоже начало. И каждый день – начало новой жизни. Знаете, бывает такое чувство после долгой болезни – выходишь на улицу или хотя бы на балкон и вдыхаешь воздух. А там – бодрящий голову апрель, или томительный июль, или отрезвляющий октябрь. И ты, еще до конца не выздоровев и не окрепнув, дышишь и чувствуешь – жизнь начинается заново.
У меня было именно такое чувство. Болезнь еще не до конца ушла, но жизнь начиналась. И впереди она была – вся широкая, неохватная.
– Иногда мне кажется, что мои часы начали ход в обратном направлении, и я возвращаюсь в юность, – сказала я, вспомнив, как на днях мы с Пофигисткой всю ночь напролет писали про Виргу, а потом читали вслух поэмы Цветаевой для самих себя и пили кофе с коньяком. Под утро мы включили музыку и уснули под нее, растянувшись на полу прямо в одежде.
– И мне тоже, – кивнула Инка.
– И даже мне, – согласилась Анечка.
Что означает тот факт, что мне двадцать девять лет? Ничего, кроме того, что мне двадцать девять. Это даже не означает, будто у меня меньше возможностей, чем в девятнадцать, поскольку десять лет назад моих сил, и уверенности в себе, и дерзости, и опыта не хватило бы на те вещи, какие я начинаю делать только сейчас. Иногда – когда Инка ставила меня на ролики или когда мы хулиганили с Пофигисткой – я чувствовала себя подростком с тонкими запястьями, увешанными фенечками. Иногда – когда гладила голову Тима, жалующегося на проблемы, или сидела возле компьютера, исписывая страницу за страницей, – я чувствовала на себе груз не одной, а по меньшей мере десятка прожитых жизней.
Набродившись по Москве до трех утра, мы завернули в кофейню выпить по чашке какао. Кроме нас, здесь никого не было. Мы устроились в креслах: я поставила локти на стол, Анечка откинулась на спинку, Инка сложила руки в замок и опустила на них голову. Свесившаяся на глаза челка придавала ей вид уснувшего на посту пажа. Когда официант принес нам какао, она очнулась и, сделав несколько глотков, нарушила наше молчание:
– Знаете, девочки, на следующей встрече, я, наверное, попрощаюсь с Золотой тетрадью. Мои желания слишком быстро меняются.
– Но они же есть и требуют исполнения! – Я возмутилась такому бунту.
– Думаю, сбудется все, что должно сбыться, – с неожиданными буддийскими нотками в голосе сказала Инка. – И вообще, мы же все прекрасно понимаем, что Золотая тетрадь не сама исполняет наши желания, а транслирует их Вселенной, Богу… или Богам. А может, твоим собратьям – Ангелам. Соль в том, что пора научиться говорить со Вселенной без посредников.
– Хватит опираться на костыли. Пора идти своими ножками, – подала голос и Анечка.
– И ты, Брут?! – Я обернулась к ней.
– Да, я тоже думала об этом. Правда, еще и по другой причине. Я все еще слишком мало знаю о себе и своих желаниях. Ася права: прежде чем делать заказ Вселенной, нужно научиться желать. Понять – то ли это, чего я хочу на самом деле?
– Но как же ты проверишь истинность своих желаний, если они не будут сбываться?
– А они будут сбываться, куда денутся?
– Это правда. – Инка улыбнулась, чуть прикрыв глаза. – Ангел, неужели ты до сих пор не понимаешь, что наши желания будут сбываться и дальше? Золотая тетрадь – не более чем бумажные крылья для птиц, которые забыли, как летать. Но, думаю, ты это уже вспомнила. Просто продолжаешь держаться за страницы тетради, как за мамин подол: боишься, что если выпустишь – то упадешь. Фиг ли?
Я промолчала.
В моей жизни последнее время появилось одно чувство, из-за которого я все еще не готова была отпустить этот подол. Это был страх одиночества.
Я завидовала Инопланетянке и Анечке, потому что ко мне желание свободы приходило одновременно с приступами страха – выворачивающего нутро, мучительного и жгучего, как перец чили. Словно мне кто-то сыпанул ложку этого яда в тарелку, и теперь я хожу и мучаюсь от внутреннего пожара.
Я обнаружила, что мучительно, панически, аномально боюсь одиночества.
Этот страх однажды вошел в мою комнату в канун полночи, без стука, прячась за моей собственной тенью.
Я почувствовала его присутствие сначала спиной – вдоль позвоночника словно поползла холодная змейка. Потом болезненно сжался желудок. Затем где-то в районе неведомой мне щитовидной железы словно воткнули толстый железный стержень. В носу немедленно защипало от жалости к себе.
Страхи всегда приходят в самый неподходящий момент. Казалось бы, что может быть лучше полночного бдения за компьютером, когда тебя никто не гонит и не торопит в постель, не требует поцеловать на ночь, когда можно до ряби в глазах ползать по Интернету, а потом сколь угодно долго мазать пятки кремом, и никто не будет тебя поторапливать. Но почему так тошно и надсадно гудит внутри?
Признайся честно, Ангел, ты до сих пор до ужаса боишься одиночества.
Страх присел на край стола.
А я ведь почитала себя почти самодостаточным созданием.
Шпаги и самолюбие
Это была моя пятая тренировка. Четыре уже остались позади, а вместе с ними – и чудовищная мышечная боль в ногах, возобновлявшаяся после каждой тренировки с новой силой. Тело постепенно адаптировалось и больше не устраивало мне бессонных ночей, сдобренных одновременно болью и лихорадкой воображения. Тренер нахваливал меня с тем рвением, которое у меня вызывает неизменное чувство неловкости: как будто хвалят за работу, выполненную кем-то другим. «У тебя отличная техника!» – Александр Борисович удовлетворенно кивал, глядя, как я втыкаю шпагу в черную поверхность мишени. «Знал бы он, что я уже полчаса эту комбинацию долблю», – думала я.
Саши в этот раз не было, и Тася занималась только со мной. После стандартных шагов и отработки ударов на мишени она принесла мне фехтовальную маску.
