— Ибо таинство Любви сильнее таинства Смерти. ТОЛЬКО ЛЮБВИ НАДО ИСКАТЬ! — Их голоса дрожали от страсти.
Вот они выпрямились, воздели руки к Луне, обнаженные, одинаковые под ее лучами. Почти одинаковые...
Кравченко, не отрываясь, смотрел на Ирода. Лицо того кривилось, по щекам текли слезы. Настоящие слезы. За его спиной высился германец — раб в рогатом шлеме. В руке его дрожало вознесенное... КОПЬЕ.
— УБИТЬ ЭТУ ЖЕНЩИНУ! — простонал Ирод.
Кравченко вскочил, но поздно. Копье просвистело в воздухе. И тут одна Саломея, Саломея-парень, толкнула Саломею-девушку, они упали на ступени. Саломея-парень подмял свою тень под себя. Копье пронеслось над ними и вонзилось в дубовую панель над камином.
Зрители поднялись. Лица их напоминали гипсовые маски. Но никто не проронил ни звука. Только японец и альбинос как-то странно смотрели на сцену. Чугунов отдувался, вытирая платком лысину: «Ну и ну!» Кравченко чувствовал: что-то не так. ЧТО-ТО СОРВАЛОСЬ. И ОНИ ВСЕ ЗНАЛИ ЭТО. Все, кроме него, Чугунова и...
Тетрарх быстро спустился в зал. Раб-германец в волчьей шкуре застыл на месте. И тут раздалось тихое хихиканье. Кравченко ошеломленно смотрел: Саломея-девушка выбралась из-под своего напарника и смеялась, смеялась...
— НУ И ЛИЦА У ВАС БЫЛИ! Я так и знала, что он придумает что-то этакое! Ай да режиссер! — Ее тоненький голосок звенел, точно песнь комара в ночи.
Глава 37
ПОСЛЕ ПРЕМЬЕРЫ
Это рассекающее воздух копье с тяжелым острым наконечником преследовало Катю, как призрак Банко короля Макбета. Копье, напоенное кровью четырех жертв, оно дрожало и раскачивалось, вонзившись в дубовую панель, оно поражало и уязвляло, впивалось и вонзалось, оно жалило, оно убиваю.
Катя сидела за столом в пресс-центре. Стучала машинка, фосфоресцировал компьютер. Горелов скороговоркой передавал сводку происшествий на «Радио Подмосковья». Катя и слышала это, и не слышала. В «очах ее души» летело в поисках новой жертвы смертоносное копье.
Вчера, в пятом часу утра, когда к ней ввалился Кравченко, бледный, без пальто — он забыл его в машине, а она ринулась к нему и закричала: «Он убил их всех КОПЬЕМ!!», Вадька только растерянно кивнул, прошел в комнату, сел на пол, прислонившись к креслу. В руке он тискал полупустую бутылку водки. Взболтнул остаток и молча протянул бутылку Мещерскому (тот приехал среди ночи, сразу же после Катиного звонка).
Катя тупо размышляла: надо же, до чего мужчины толстокожи! После того, что Вадька увидел в том доме, он еще сел за руль, завез Чучело, заведенное с половины оборота, к любовнице, остановился на площади трех вокзалов у ларька, торгующего круглосуточно, купил водки и основательно ею угостился.
«Мужики пьют после стресса», — эту тайну ей как-то раз доверительно сообщил один арестованный хмырь, о котором она делала репортаж. Он вместе с собутыльниками убил своего дружка за кожаную куртку. Ну, понравилась одежка хмырю — он и не сдержался. И как убил! Притащил пьяненького дружка на кладбище, положил лицом вниз на кладбищенскую ограду и со всего размаха ударил кулаками по затылку.
Металлические колья ограды пропороли несчастному горло. А после.., хмырь преспокойно пошел в ларек, обменял куртку на водку и выхлестал ее всю из горла. «Мужики пьют после стресса». Вот и Вадечка тоже... Почему ей вдруг вспомнился тот кладбищенский кошмар? Да потому, что там тоже были колья-копья, пронзающие насквозь.
Вадька рассказывал свои приключения очень медленно, подробно. Казалось, он и сам все еще не верил в то, что видели его глаза.
А что они, кстати, видели? ПЬЕСУ. И только. Весьма любопытную пьесу с оригинальной концовкой. И ничего криминального, ведь смертоубийства-то не было! Мало ли что кому-то там померещилось, что где-то что-то у кого-то сорвалось. НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Ничего нужного и важного для представителей закона не произошло. Ну, поразвлекались «господа», пощекотали нервишки... Вадька рассказывал, какое замешательство возникло в зале после.
Тот, игравший тетрарха, Игорь Верховцев, увел иностранцев в кабинет. Актриса, игравшая Иродиаду, потчевала Чугунова (ничего так и не понявшего) коньяком. А губы-то се дрожали. Вадька заметил, и руки дрожали... А Саломеи ушли переодеваться. Одна из них тоже ничего не усекла или.., или она просто притворялась с какой-то целью?
— Нет, — рассеял ее сомнения Вадька. — Эта девица не притворялась. Она не ожидала, видимо, но.., ей это понравилось! Ей фокус пришелся по вкусу.
Странно все это...
Странно... Самое любимое у нас словечко стало. Мещерский тоже тогда пригубил рюмочку за компанию. (Мужики — был бы повод!) Он молчал, хмурился, слушал. Шепнул Кате:
— А ты говорила, что такие объединяться не могут, что ищем одиночку. Вот тебе и одиночка!
А Кравченко был просто страшен. Чувствовалось, что весь он как опасная бритва — сам себя режет. От водки он только больше бледнел и наливался тихой яростью. Его последними словами Кате (когда Мещерский повез его к себе на квартиру) были:
— Оперу своему ни слова. С этими театралами я разберусь САМ. Это вам В. А. Кравченко говорит. Зарубите на носу.
— Зарубим, Вадь, зарубим. Пойдем, Катюше отдых нужен, — заверил его Мещерский.
Однако у Кати с зарубками на памяти было туговато. Первое, что она сделала, прибежав на работу, — ринулась в кабинет Колосова. (Черт с ним, с Вадькиным гонором, я все-таки сотрудник милиции! А поссоримся — помиримся.) Толкнула дверь — заперто.
У зама — заперто. У сотрудников «убойного» — заперто.
— Где они все? — спросила она дежурного.
— На операции, по Клеверовскому работают.
— В районе, да? В каком?!
— Информация разглашению не подлежит.
— Но мне очень нужно! Это срочно.
Дежурный только пожал плечами: знаем, какие срочности в пресс-центре! Катя даже всхлипнула украдкой: чурбан! Сегодня ж пятница, в субботу Колосова вообще не поймаешь, а потом...
— Катюш, срочно материал нужен в «Ведомости». Что-нибудь крайне положительное о практиках. — Горелов так и светился, очки его блестели, словно алмазы. — У тебя было о заслуженном участковом России. Катюша, быстренько, быстренько! Номер уже в типографии!
Катя села за статью об участковом с тяжелым сердцем. Исправляла, вычеркивала устаревшие цифры. А в голове вертелось только одно: что же делать ЕЙ? Что предпринять по этим театралам из Холодного переулка? Что?
Наконец статья перекочевала в руки Горелова, и он сломя голову помчался в типографию. Катя смотрела на сумерки за окном: вот опять наступает вечер, а только мгновение назад была долгая-долгая ночь. Дня она даже не заметила. Сняла трубку. Позвонить, что ли, Мещерскому? Нет, лучше не разочаровываться. Их ведь все равно нет. Где они сейчас с Вадькой? Что делают?
А эти.., любители «Саломеи», чем заняты они? Кто они вообще такие, три этих парня и две женщины? Что их связывает? И почему одна из них так бездумно готова принести себя в жертву? Игорь Верховцев, Данила, а как зовут остальных? Где их искать, если они задумают бежать? И вообще почему они ставят эту пьесу? Ради денег? Или... Или они такие, из шестого измерения, нашедшие друг друга в водовороте жизни и действительно объединившиеся, сбившиеся встаю? Стая, рой...
Когда они начнут ее убивать? Вечером? Завтра утром? А может, уже сейчас? Кате внезапно стало жарко от всех этих мыслей, она дернула шнур фрамуги, открыла ее настежь, впустив в кабинет свежий воздух. В Малом Никитском переулке зажигались фонари, от подъезда главка отъезжали машины. ПОЛНАЯ БЕСПОМОЩНОСТЬ. Ей внезапно вспомнилось кравченковское: «Надо всколыхнуть это болото и посмотреть, какой кулик взлетит первым». Колыхали уже, и что? Она чертила пальцем по холодному стеклу, рисуя рожицу: точка, точка, запятая... А если попробовать еще раз? Самой?
Если собраться с духом и...
Она решительно тряхнула волосами и направилась к шкафу — одеваться. Она была довольна, что сегодня обновила это чудесное итальянское пальто. Сегодня вечером ей хотелось быть грозной и элегантной как никогда.
* * *
День после премьеры начался вполне обычно. В половине одиннадцатого в столовой в доме в Холодном переулке все сели за стол завтракать. Ни одно место не пустовало. Четверо старались не смотреть друг на друга, а пятая, Аня, с аппетитом уплетала бутерброды, йогурт, пила кофе, снова принималась за бутерброды. Несмотря на субтильность сложения, была она чрезвычайно прожорливой. Данила смотрел на нее и думал: и куда это только все умещается?
Все объяснения оставили на потом. «Мы поговорим, когда она примет дозу», — прошипел Верховцев.
— Здорово было вчера! — Статистка болтала, как заводной попугай на батарейке. — У меня прямо сердце в пятки ушло! Я так и знала, что-то вы им подкинете, что-то подсуропите. Не за дрыгание же ножкой мне две косые выложили! Я сразу поняла — либо бордель извращенцев, либо... А тут во какие дела!
— Значит, вы, Аня, вчера испугались? — тихо спросил Верховцев. Он сидел над полной тарелкой чрезвычайно прямо. Позвоночник его глухо ныл.
