говоришь? Будто не знаешь моих обстоятельств?
У Ирены была сложная, затянувшаяся любовная история, о которой, кроме Марины, никто в институте не знал. Возлюбленный Ирены был дирижером эстрадного оркестра и требовал, чтобы Ирена присутствовала на всех его выступлениях.
— Приходится, — говорила слегка иронически Ирена, — лень спорить, доказывать, что устала или что вообще не люблю легкой музыки, потому приходится уступать и ходить на все эти зрелища…
— Прости, если можешь, — несколько натянуто произнесла Марина, — право же, я тебе не хотела говорить ничего неприятного…
— Верю, — Ирена кивнула красивой головой, — зато я тебе хочу сказать несколько слов, которые, может быть, и не совсем понравятся тебе. Идет?
— Идет, — согласилась Марина.
— Что это за альянс с этой девчонкой?
— С какой девчонкой? — чуть холоднее и суше, чем хотела, спросила Марина.
— Будто не знаешь. Она у вас, когда ни придешь, торчит целыми вечерами. Теперь уже развлекаться вместе с нею начали ходить. На что это, скажи на милость, похоже?
— Ни на что не похоже, — все так же сухо ответила Марина, — мы к ней привязались, девочка хорошая, чистая, как-то оживляет жизнь…
— Перестань, — резко оборвала ее Ирена, — неужели не понимаешь, к чему это может привести? Что из этого всего может получиться?
Она выразительно поглядела на Марину, и та, без слов поняв все то, что хотела сказать Ирена, мгновенно ответила ей:
— Пусть будет стыдно тому, у кого дурные мысли.
Так говорил обычно их старый учитель профессор Духоборский.
Не говоря больше ни слова, Ирена повернулась, пошла по коридору.
Марина посмотрела ей вслед. Почему-то подумалось в тот миг: когда-нибудь ей вспомнится все, что было сейчас — слова Ирены, насмешливый и в то же время укоряющий, сожалеющий взгляд, белые стены коридора, старая яблоня, настойчиво заглядывающая со двора в окно, и собственный уверенно звучавший, как бы чужой голос.
Степаша окончательно освоилась, стала поистине своей в их доме.
Теперь она приходила не один раз в две недели, а гораздо чаще, порой даже раза два за одну неделю. Как-то осталась ночевать. По правде говоря, она и не думала остаться, но погода была сумрачной, холодной, надвигался дождь, Марина ясно видела, девочке неохота выходить из теплого дома на дождливую улицу. Она предложила:
— Оставайся у нас…
— Нет, нет, — запротестовала Степаша, — мне завтра очень рано вставать.
— Почему? — спросил Алексей.
— Обещала в один дом прийти, убраться после ремонта.
Степаша сладко, со вкусом зевнула. И Марина как бы впервые увидела ее мелкие, должно быть, острые и крепкие зубы.
— Вот это зубы, — сказала Марина, — наверно, свободно можешь грецкие орехи перегрызть…
Степаша кивнула:
— Какие там орехи. Могу гвоздь пополам перекусить, хотите, покажу?
— Нет уж, избавь, пожалуйста, — Алексей замахал обеими руками, — еще чего придумаешь?
— А вы не бойтесь, Алексей Петрович, ни один зуб не сломается, а гвоздь пополам, — заверила его Степаша, но Алексей решительно произнес:
— Не надо, очень тебя прошу!
Марина открыла ящик шкафа, вынула свежую простыню, пододеяльник, натянула пододеяльник на плед, надела новую наволочку на подушку.
Сказала Степаше:
— Принеси раскладушку, она в коридоре, на антресолях…
— Будто бы я не знаю, — ответила Степаша. Мигом принесла раскладушку.
— Я на кухне могу переспать, — сказала, но Марина и Алексей, оба в один голос:
— Никаких кухонь! Ложись здесь…
Степаша поставила раскладушку возле самой двери, когда погасили свет, быстро разделась, весело проговорила:
— До чего хорошо…
И тут же заснула. Марина улыбнулась:
— Что значит молодость, уже спит без задних ног…
— Ты тоже быстро засыпаешь, — заметил Алексей и добавил резонно: — Впрочем, ты тоже недалека от молодости…
— А все-таки, — грустно ответила Марина, — тридцать два, это тебе, как ни говори, не двадцать…
— И все-таки не так уж далеко, — настаивал Алексей.
Марина засмеялась, быстро поцеловала, словно клюнула, Алексея в щеку.
— Ты у меня гуманист, альтруист и филантроп…
Это тоже была давняя присказка все того же профессора Духоборского, Марине присказка понравилась, и она еще в институте взяла ее на вооружение.
Степаша встала чуть свет, убрала раскладушку обратно, на антресоли, аккуратно сложила подушку, простыню, пододеяльник.
Хотя и двигалась тихо, осторожно, словно мышка, однако Марина проснулась, глянула на будильник.
— Еще половина пятого…
— Спите, спите, — прошелестела Степаша, — вам еще добрых три часа спать можно…
— Верных два с половиной, — ответила Марина, вновь засыпая.
Утром дождь разошелся вовсю, крупные дождевые капли стекали вдоль окна, туман поднимался над крышами домов.
— Ну и погода, — поежилась Марина, — как-то там наша бедняжка?
— Какая бедняжка? — спросил Алексей.
— Степаша. Наверное, вымокла до нитки.
Алексей внимательно посмотрел на Марину. Она спросила:
— Почему ты так глядишь на меня?
— По-моему, ты созрела, — сказал он задумчиво.
— Для чего созрела?
— Чтобы иметь ребенка.
— А ты хочешь? — помедлив, спросила Марина.
— Хочу.
Алексей подошел к ней, ладонью откинул челку с ее лба, прижался щекой к ее щеке.
— Будем тогда вместо того чтобы беспокоиться о Степаше, волноваться за своего собственного. Как, согласна?
Марина крепче прижалась к его щеке, на миг закрыла глаза. Вот так бы стоять всю жизнь, рядом с ним, своим единственным, самым дорогим на свете, и чтобы так было всегда, всегда.
— Согласна? — переспросил Алексей.
Она ответила чуть слышно:
— И ты еще спрашиваешь…
* * *
Отпуск у Алексея и Марины совпадал: с середины июля по середину августа — самое доброе время для отдыха.
Думали, гадали, решали, хотелось и на остров Валаам, поглядеть старинные церкви, построенные без единого гвоздя, и на юг, к Черному морю, хорошенько позагорать под жарким солнцем, и в прохладу Прибалтики…
Впрочем, Марина знала, все кончится, как и обычно, поездкой к родителям Алексея, в станицу Александровскую. Алексей — хороший сын, за год успел соскучиться по своим старикам, и они, само собой, тоскуют по нем, в общем-то, неплохо относятся к Марине, у них жить удобно, бесхлопотно, беззаботно, почему бы и не поехать в самом деле?
— А ты куда поедешь, девочка? — спросила Марина Степашу. — Наверное, к маме, в Воронеж?
— Вот уж нет, — ответила Степаша, — чего я там не видела?
— Ну да? — протянула Марина слегка разочарованно, думала, Степаша, должно быть, соскучилась по матери и по брату и поедет к ним, домой…
— Я еще не решила окончательно, — сказала Степаша, — поживу, подумаю.
Отодвинула от себя пустую чашку, расстегнула верхние пуговки блузки, голубой в мелкий горошек, подарок Марины к маю.
— Тебе что, жарко? — спросила Марина.
— Ужасно, — ответила Степаша, — может быть, оттого, что я целых две чашки чаю выпила?
Взяла посудное полотенце, стала обмахиваться им, словно веером.
Марина заметила на Степашиной шее нитку жемчуга.
— Смотри, — сказала, — это что, настоящий?
Степаша тронула рукой жемчуг.
— Конечно, настоящий,
