Вернувшись в отведенный ему покой, Фарамир послал за попечителем Палат и пожелал услышать все, что тот сможет рассказать о Деве Рохана.
— Как прикажете, — отвечал тот, — но куда больше вы могли бы узнать от хафлинга. Он состоял при особе роханского короля и, как говорят, оставался с ним и госпожой Эйовин до самого конца.
Так и получилось, что Мерри был приглашен к Фарамиру. Они проговорили весь день, и из этой беседы наместник уяснил для себя гораздо больше, чем мог выразить словами хоббит. Теперь — так во всяком случае ему казалось — Фарамир понимал, что гнетет и тревожит прекрасную воительницу. Погожим вечером Фарамир и Мерри вышли прогуляться в сад, но Эйовин не появилась.
Однако на следующее утро, выйдя из Палат, Фарамир увидел ее стоящей на стене в белом, пронизанном солнцем одеянии. Он окликнул девушку, и они долго гуляли по траве под деревьями, то переговаривались, то молчали. С тех пор встречи стали ежедневными. Глядя на них, смотритель Палат не мог нарадоваться, ибо в то время как город полнился страхом и дурными предчувствиями, эти двое расцветали и крепли прямо на глазах.
На пятый день после первой встречи Эйовин и Фарамир снова стояли на стене и смотрели вдаль. Новостей по-прежнему не было. Сердца горожан совсем упали, да и погода испортилась, словно подделываясь под общее настроение. Поднявшийся ночью северный ветер принес холод, солнце скрылось за тучами, и окрестные земли выглядели теперь серыми и унылыми.
И он, и она были в плащах, а на плечи Эйовин Фарамир набросил еще и синюю, цвета летнего вечера, накидку, расшитую по кайме серебряными звездами. Некогда эту накидку носила его мать, Финдуилас из Амрота, рано ушедшая из жизни и оставшаяся для сына самым прекрасным и грустным воспоминанием. Фарамиру казалось, что это одеяние как нельзя лучше подходит Деве Рохана, придает величие ее печальной красоте.
Поеживаясь под звездной накидкой, Эйовин неотрывно смотрела навстречу северному ветру, туда, где еще виднелась полоска чистого холодного неба.
— Что ты надеешься там увидеть? — спросил Фарамир.
— Разве Черные Врата не в той стороне? — ответила вопросом на вопрос девушка. — Он ведь должен вернуться оттуда? Прошло уже целых семь дней…
— Семь дней… — повторил Фарамир. — Не суди строго, если я скажу, что эти дни принесли мне радость и боль, каких я уже не чаял испытать в этой жизни. Велика радость видеть тебя, но велика и боль, ибо ныне я, как никогда прежде, страшусь возможного прихода Тьмы и конца мира, страшусь слишком скоро утратить то, что едва успел обрести.
— Страшишься потерять обретенное? — девушка взглянула ему в глаза с затаенной нежностью. — Не знаю, о потере чего в эти горькие дни стоило бы жалеть. Но оставим… Мне не хочется говорить. Я чувствую себя так, словно стою на краю пропасти и не вижу ничего, кроме разверзшегося под ногами мрака. Быть может, позади и есть свет, но я не решаюсь обернуться и жду, как решит судьба.
— Все мы сейчас ждем ее решения, — откликнулся Фарамир.
Разговор прервался. Они молча стояли на стене, и вдруг им показалось, что ветер стих, дневной свет потускнел, и воцарилась такая тишина, что не стало слышно ни голосов, ни пения птиц, ни шороха листьев, ни даже их собственного дыхания и биения сердец. Время остановилось. Руки встретились и сплелись, но они не заметили этого, застыв в ожидании неизвестно чего. Потом им привиделось, будто над гребнями далеких гор вознесся чудовищный вал тьмы, окаймленный росчерками молний и готовый поглотить весь мир. Дрожь земли передалась стенам города, а потом окрестности словно бы шумно вздохнули, и все звуки вернулись. Фарамир и Эойвин вновь услышали, как стучат сердца.
— Это напоминает мне Нуменор, — произнес Фарамир, дивясь тому, что слышит собственный голос.
— Нуменор? — не поняла Эйовин.
— Да, Нуменор, остров на Заокраинном Западе, поглощенный Морем. Огромная волна прокатилась тогда по зеленым холмам и равнинам, волна Тьмы, от которой не было спасения. Я часто вижу это во сне, — пояснил он.
— Значит, по-твоему, Тьма наступит снова? — спросила девушка, непроизвольно придвинувшись к собеседнику. — Тьма, от которой не спастись?
— Нет, нет, — ответил Фарамир, заглядывая ей в глаза. — Это всего лишь образ, навеянный сном. Что происходит на самом деле, мне неведомо. Разум твердит, что на нас обрушилось великое зло и мы стоим у конца времен, но сердце отвечает — нет. Я чувствую легкость во всем теле, в сердце моем надежда и радость, и чувства мои сильнее любых доводов рассудка. О Эйовин, Эйовин, пресветлая Дева Рохана, в этот час я не верю ни в какую Тьму!
Он наклонился и коснулся губами ее чела. Они стояли на стене так близко друг к другу, что, когда снова налетел ветер, их волосы — черные, цвета воронова крыла, и золотистые, как пшеничный колос — заструились и переплелись в воздухе. Тень за горами развеялась без следа. Небо расчистилось, лента Андуина засеребрилась в лучах ясного солнца, а сердца горожан исполнились такой радости, что многие смеялись и пели, сами не понимая почему.
А после полудня с востока прилетел огромный орел и принес весть, которой уже отчаялись ждать.
Славьте победу, воины Гондора, Ныне был Саурон повержен, И пала Темная Башня. Славьте победу в Твердыне Стражи, Ибо стража была не напрасна: Нет больше Черных Врат, И государь возвратился С победой в Гондор!
Славьте победу! Всем на благо Государь возвратился И пребудет с вами Отныне и вовеки!
И увядшее Древо воспрянет, И встанут по холмам побеги И осияют твердыню!
Славьте победу!
Так восклицал он, кружа над башнями, и песни звенели по всему городу.
Последующие дни были воистину золотыми. Весна и лето, ликуя, встретились на полях Гондора. От Кэир-Андроса примчались быстрые гонцы, и оповещенный о свершившемся город стал готовиться к встрече короля. Призванный на праздник, Мерри отбыл с обозом к Осгилиату, а оттуда на корабле на Кэир-Андрос. Фарамир остался в Минас-Тирите. Он принял обязанности наместника и, хотя ожидалось, что правление его будет недолгим, видел свой долг в том, чтобы надлежащим образом подготовить все для передачи власти истинному государю.
Эйовин тоже осталась в городе, хотя брат звал ее на Кормаленнское поле. Фарамира это удивило, но он был так занят, что теперь почти не виделся с ней и не имел времени перемолвиться хотя бы словечком. Дева по-прежнему жила в Палатах Исцеления и гуляла по саду в одиночестве. К ней вернулась бледность, пожалуй, во всем городе лишь она одна имела вид недужный и скорбный. В конце концов обеспокоенный этим смотритель обратился к Фарамиру, и тот отыскал девушку на стене, на облюбованном ими месте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
