Андрейка собрал нескольких своих друзей из пушкарского обоза и с ними отошел от стана с полверсты, раскинув товарищей цепью с той стороны, где виднелся лесок. Пушкари легли на землю, чтобы их не было заметно, и стали глядеть вдаль, на лес.
Ночь была лунная, поверхность поля светлая, серебристая - легко разглядеть не только человека, но и крохотных полевых зверьков.
Лежали тихо, не шевелясь.
Стан уже был охвачен сном, только лай собак да ржанье и топоты коней в табунах нарушали спокойствие этой теплой, насыщенной истомой летней ночи.
Вдали черным громадным бугром высился Дерпт со своим замком. Он тоже был погружен во мрак и глубочайшую тишину. Казался вымершим.
И вот в самую полночь из леса вышли два человека.
Пушкари встрепенулись: "Идут, идут!"
С замиранием сердца, загоревшись гневом, Андрейка следил за этими двумя, что вышли из леса. Это "они", конечно, они. Кто же будет в полночь шататься по лесам? Да и час уже недозволенный. Надо находиться в лагере.
Все ближе и ближе эти два человека!
Нетерпение охватило пушкарей, хотелось выскочить и бежать им навстречу, чтоб схватить их, но... лучше уж подпустить их совсем близко, чтоб не убежали опять в лес.
Еще, еще немного! Ну, теперь можно!
Андрейка шепотом сказал:
- Один направо, другие налево, а я пойду прямо на них!
Так и сделали. Вскочили и что было силы помчались навстречу этим двум неизвестным.
Прошла какая-нибудь минута, и в руках пушкарей оказались Василий Кречет и его приятель, татарин Ахмет, давно уже замеченный ратниками в воровстве.
Кречет пробовал было отбиваться ножом, но его повалили, отняли нож и надавали ему тумаков. У татарина взяли лук и две стрелы.
Андрейка пошел к шатру Василия Грязного. Разбудил его. Грязной быстро оделся и пришел к месту, где под охраной пушкарей стояли Кречет и Ахмет. У Кречета на голове еще была повязка, прикрывавшая рану, нанесенную ему Андрейкой. Грязной указал ему на повязку, усмехнувшись:
- Мало, видать, тебе этого!
Он отвел их в сторону от остальных ратников и спросил их, по своей ли они воле хотели убить Андрейку или по наущению. Долго они увиливали от прямого ответа, но когда он сказал, что если они будут утаивать правду, то он, Василий Грязной, учинит им жесточайшую пытку, если же они скажут правду, будут прощены, Кречет чистосердечно покаялся в том, что он имеет зло против Андрейки и что хотел его убить, но на этот раз он пошел в лес вместе с Ахметом по наущению боярина Телятьева, у которого Ахмет служит конюхом. Тельятьев подговорил Ахмета, а Ахмет его, Кречета. Оба они давно уже в дружбе, а потому и решили идти оба и получить в награду пятьдесят ефимков от боярина Телятьева.
Грязной отпустил их с миром, приказав никому не говорить обо всем случившемся. Хранить в тайне.
После этого он подошел в Андрейке и его товарищам и тоже приказал им молчать.
Пушкари пошли в свои шалаши разочарованные, им ведь так хотелось по-свойски расправиться и с Кречетом, и с Ахметом, отомстить им за своего товарища пушкаря!
V
Ответа московского воеводы в Дерпте ждали с лихорадочным нетерпением, а граждан, посаженных в тюрьму за сочувствие россиянам, поторопились выпустить на свободу. Стали дружиться с ними, боясь их жалоб и оговоров Шуйскому, страшась мщения.
Бывшие узники ходили по улицам с гордо поднятой головой. Ведь они же давно доказывали, что надо сдать город, что русские не такие злые, как их расписывает магистр. Им не верили. Их бросили в тюрьму за это, а теперь... весь город только о том и думает, чтобы Шуйский подписал договор. Правда оказалась на их стороне.
Ночь на семнадцатое июля прошла в молитвах и гаданиях: подпишет или не подпишет? Женщины толпами ходили в замок с грудными детьми на руках, умоляя епископских советников согласиться на все требования воеводы... Бог с ним! Если он будет несправедлив, господь его накажет, но пальбы страшных русских пушек дольше переносить женщины и дети не могут.
Уже светало, а на улицах все еще бродил народ; сонные люди, собравшись в кучки, мучились сомнением: не слишком ли дерзкие и неисполнимые требования предъявил воеводе епископ, да и магистрат тоже?
Томившиеся нетерпением на городской стене немцы вдруг увидели всадников с белым стягом мира, медленно приближавшихся по дороге к замку... Кони дородные, красивые. Всадники в золоченых латах, ослепительных в лучах восходящего солнца, красиво гарцуют на виду у горожан.
Тревожные минуты: да или нет?
Воздух оглашается властным гулом боевых труб.
С визгом торопливо опустился скрипучий железный мост через ров, распахнулись широкие ворота Дерпта... Всадники, прямые, гордые, загорелые, бородатые, гарцуя, торжественно въехали в город.
Толпы народа бросились им навстречу.
Тихо выехали из замка, тоже верхами, советники епископа и члены городского магистрата. Встретились. Обменялись приветствиями. Неподвижно застыли, внимая грамоте воеводы.
- Слушайте, ливонские люди! - громогласно восклицал глашатай воеводы. - "По милости величайшего из государей, великого князя, царя и самодержца всей Руси Ивана Васильевича его слуга, воевода князь Петр Иванович Шуйский, условия епископа и магистра принимает. Князь приказывает, кто имеет желание выехать из города, пускай собирает свое добро и свободно выезжает, куда хочет. Князь обещает приставить к ним свою, московскую охрану, дабы на них не было нападения со стороны грабителей. За себя, за своих жен и детей со стороны московских людей беды не опасайтесь!"
Прокричав грамоту, московские всадники уехали обратно в свой стан.
Поднялась великая суматоха. Не желавшие остаться в городе, под властью царя, стали спешно собираться к отъезду. Завтра утром, как только на башне пробьет восемь часов, они должны были оставить город. Обыватели рвали друг у друга лошадей, волов. Нагружали все, что можно было увезти на телегах, в лодках, в челнах. ("Не раздумал бы воевода! Надо торопиться!")
Епископ велел спешно переправить часть своих сундуков и поклажи водою, а часть - сушею, на возах. Сам помогал своим людям укладываться.
Хлопот много. Всю ночь немцы возились со своим добром, зашивали деньги в одежду; что не могли взять с собой, зарывали, на всякий случай, в землю: "А может быть?" И все-таки всего захватить и спрятать им не удалось; много добра осталось разбросанным, не убранным, не уместившимся ни в карманы, ни в потаенные места, ни на телеги, ни в лодки... Об этом проливали слезы, казали в карманах кулаки московитам.
Девушки и юноши ссорились с родителями. Августа увозят в Ригу, а Маргариту родители оставляют при себе, в Дерпте. Родители Августа хотят, чтобы он ненавидел русских, а родители Маргариты желают принять русское подданство. Родители Августа называют родителей Маргариты и ее самоё изменниками; родители Маргариты смеются над родителями Августа, считают их глупыми и трусами. И так во многих семьях. Вчерашние друзья стали врагами. Все население Дерпта раскололось на два лагеря. Люди первого лагеря называли себя "ливонской стороной", второго - "московской". Обе стороны пререкались, грозили одна другой втихомолку. Спор католиков с лютеранами пошел по новому руслу: противники обвиняли друг друга в измене, в предательстве.
Ровно в восемь часов утра восемнадцатого июля князем Петром Ивановичем была утверждена перемирная грамота. Отворились городские ворота.
Первым выехал епископ. Он избрал путь к городу Фалькенау. Его сопровождала охрана численностью в двести всадников. Епископ плакал, благословляя из своего возка провожавших его горожан.
За епископом потянулись нагруженные доверху обозы бюргеров с женщинами, детьми, с домашним скарбом, с кошками, собаками, гусями, курами, привязанными к телегам коровами и иной скотиной. Шествие замыкали обезоруженные кнехты.
Для охраны ливонцев Шуйский выделил сильный отряд детей боярских и стрельцов. Они должны были проводить граждан Дерпта до Фалькенау.
Когда ливонские караваны медленно, подняв клубы пыли, ушли на запад, Шуйский потребовал, чтобы к нему явились из замка бургмейстер, ратманы и выборные от городской общины для сопровождения его самого с подобающим почетом в город.
В стан воеводы вскоре прибыли в повозках и верхами представители оставшихся властей Дерпта, среди них лица римско-католического духовенства. Они почтительно кланялись Шуйскому и всем другим воеводам, выражая полную покорность и готовность честно служить Москве.
Московские полки торжественно тронулись в путь. Впереди поехал один из воевод с мирным знаменем. Громким голосом он кричал встречавшимся по дороге немцам, чтоб они жили в городе спокойно и ничего не боялись. Лицо его от натуги было напряженное, глаза блестели властной снисходительностью, вся его прямо сидевшая на коне широкая фигура говорила о том, что он посланник победителей.
За этим воеводой следовал другой воевода во главе отряда детей боярских и дворян. Им приказано было занять замок.
