64
Все декларативные предложения Куайн подразделяет на «устойчивые» и «предложения случая». Различие между ними состоит в том, что с устойчивыми предложениями человек, будучи спрошенным, соглашается или не соглашается даже при отсутствии соответствующих невербальных стимулов, тогда как предложения случая требуют наличия невербального стимула каждый раз, когда спрашивается о согласии с ними. Например, большинство людей согласились бы с устойчивым предложением «Существуют черные собаки», не будучи каждый раз побуждаемы к этому присутствием черной собаки, а для согласия с предложением случая «Эта собака черная» присутствие черной собаки необходимо. Среди устойчивых предложений Куайн выделает так называемые вечные предложения. Определяющей характеристикой таких предложений является то, что их истинностное значение остается перманентно закрепленным: «Вечное предложение может быть общим по характеру, или оно может сообщать о конкретном локальном событии. В последнем случае оно приобретает свой особый характер благодаря явному использованию имен, дат или адресов» [Quine, 1974, p. 63].
65
Как известно, Куайн подверг критике редукционизм логических позитивистов («вторую догму эмпиризма») с позиций радикального холизма. В его глазах наша система знаний представляет собой конструкцию, соприкасающуюся с опытом по краям; она подобна силовому полю, пограничными условиями которого является опыт. Центр этой конструкции занимают законы логики и математики, а также базовые принципы физики. Затем в направлении периферии располагаются другие виды знания (география, история и т. п.), а ближе всего к краю опыта находятся конкретные мирские истины. На границе же этой конструкции располагаются предложения наблюдения. Когда опыт поворачивается к нам неожиданной стороной, никогда нельзя заранее сказать, какое высказывание из совокупности научных положений будет отброшено; в принципе любое из них может быть пересмотрено или признано ложным.
66
Эту идею о семантическом первенстве предложений он называет «второй вехой эмпиризма», понимая под «вехами» те новые идеи, которые способствовали усовершенствованию трактовки эмпиризма. В качестве других «вех» Куайн указывает переключение внимания философов с идей на слова, холизм (переход от предложений к системам предложений), методологический монизм (отказ от аналитико-синтетического различия) и натурализм.
67
Эта концептуальная схема представлена Куайном в экстенсиональном языке исчисления предикатов.
68
От англ. proхy что означает «заместитель», «доверенное лицо». Подробнее см.: [Quine, 1992, p. 31–32].
69
Следует отметить, что обсуждение Куайном темы радикального перевода вырастает не только из его интереса к проблеме референции, но прежде всего из его критики аналитико-синтетического различия. В статье «Две догмы эмпиризма» он показал, что у нас нет критериев тождества для значений, а потому синонимичность значений оказывается пустым понятием. Его оппоненты (Р. Карнап, П. Грайс и П. Стросон), отстаивающие правомерность аналитико-синтетического различия, в ответ указывали на существование такого общепризнанного систематического способа установления синонимии, как перевод с одного языка на другой. Поэтому в «Слове и объекте» Куайн вновь обращается к дискредитации синонимии, избрав для анализа ситуацию «радикального перевода». В отличие от установления синонимии внутри языка, как, например, в тезаурусе, радикальный перевод является чисто эмпирическим предприятием и не может опираться на интуиции компетентных носителей языка. Обосновывая неопределенность перевода, Куайн стремился показать, что не существует факта синонимичности двух выражений, относительно которого переводчик мог бы ошибаться или быть правым. Таким образом, неопределенность перевода была призвана «забить последний гвоздь в гроб интенсиональных понятий» вроде синонимии значения.
70
Куайн, естественно, имеет в виду английский язык и предлагает описание того, как лингвист мог бы осуществлять поиск корреляций между особенностями английского языка и структурой туземного языка.
71
Мы не можем среди этих возможных переводов выделить какой-то один в качестве правильного, поскольку поведенческие реакции туземцев не позволяют различить, указывает ли он на кролика, неотъемлемую часть кролика или проявление кроликовости. Не помогут здесь ни указывающие жесты, ни дополнительные вопросы. Если же мы будем последовательно показывать на части кролика и спрашивать, является ли первый гавагай тем же самым, что и второй гавагай, то у нас, считает Куайн, нет никакой возможности установить, не имеет ли туземное выражение, которое мы интерпретировали как «тот же самый, что и», другое значение, а именно «неотъемлемая часть того же самого, что и».
72
С его точки зрения, даже математика не является аналитической дисциплиной в силу того, что она применяется в естественных науках и разделяет с ними их эмпирическое содержание. «Математика не впитывает свое эмпирическое содержание индуктивным путем, как полагал Джон Стюарт Милль, но впитывает его гипотетико-дедуктивным способом, характерным для теоретической науки» [Quine, 1985, p. 333]. Необходимый характер математических истин объясняется тем, что в случае конфликта между гипотезами, при формулировке которых используется математика, и экспериментальными данными математические предложения отбрасываются в крайне редких случаях.
73
Как отмечают многие критики, подобная переформулировка ведет к очень серьезным расхождениям со смыслом исходного предложения. Возьмем, к примеру, предложение «Мужество есть нравственная добродетель». Если мы переформулируем его, как предлагает Куайн, то получим следующее:? x (если x есть мужественный, то x есть добродетельный) или, иными словами, «Мужественные люди есть нравственно добродетельные люди». Однако условия истинности этих предложений не совпадают: первое («Мужество есть нравственная добродетель») можно считать необходимой истиной, тогда как второе («Мужественные люди есть нравственно добродетельные люди») вполне может оказаться ложным.
74
В своем сравнении трактовок относительности онтологии у Карнапа и Куайна мы будем опираться на статью Р. Хилтона: [Hylton, 2004, p. 115–160].
75
Будучи фаллибилистом до мозга костей, Куайн, конечно же, признавал, что теории, считающиеся истинными в одно время, могут быть в последующем отвергнуты, и в этом смысле истина для него, безусловно, является относительной.
76
В «Слове и объекте» Куайн рассматривает пример, когда химик, увидев зеленоватую примесь в пробирке, делает вывод о том, что там содержится медь. Подобный вывод — от предложения наблюдения «Это зеленоватое» к предложению «Там находится медь» — имеет в качестве своей предпосылки общее знание, имеющееся у химика. Куайн замечает по этому поводу: «Теория-посредник составлена из предложений, связанных друг с другом разнообразными способами, которые не так-то легко реконструировать даже в виде предположения. Имеются так называемые логические связи и имеются так называемые каузальные связи; но любые подобные взаимосвязи между предложениями в конечном счете должны быть следствием обусловливания предложений-реакций предложениями-стимулами. Если некоторые из этих связей в их более конкретном виде расцениваются как логические или каузальные, это происходит только благодаря обращению к так называемым логическим или каузальным законам, которые в свою очередь являются предложениями внутри теории. Теория в целом — в данном случае раздел химии плюс приложения из логики и других наук — является структурой из предложений, разнообразными способами связанных друг с другом и с невербальными стимулами посредством механизма условной реакции» [Quine, 1960, p. 11].
77
Как известно, Карнап и другие логические позитивисты считали, что протокольные предложения, фиксирующие непосредственный опыт субъекта, обладают бесспорной и абсолютной истинностью. Но в отличие от куайновских предложений наблюдения протокольные предложения являются принадлежностью феноменалистического языка, который наряду с физикалистским или «вещным» языком может быть предметом свободного выбора.
78
Хотя Куайн признает, что этого совокупного эмпирического содержания недостаточно, чтобы сделать выбор между теориями, которые являются эмпирически эквивалентными, но различаются своим концептуальным аппаратом. Это нашло отражение в его известном тезисе о недоопределенности теорий эмпирическими данными.
79
Напомним, что помимо философии позднего Витгенштейна и оксфордской философии обыденного языка (Г. Райл, Дж. Остин, П. Стросон и др.) в лингвистической философии также выделяют кембриджскую школу лингвистической терапии (Дж. Уиздом, М. Лазеровиц и др.), а также направление философской психологии (Г. Райл, Э. Энском, Н. Малколм и др.).
