— Ваша светлость! — сказал Заглоба, обнимая колени князя. — Ваша милость слишком велика, а мой подвиг так мал, что я из скромности желал бы скрыть его.
Едва заметная улыбка промелькнула по смуглому лицу Скшетуского, но он промолчал и даже потом не говорил ни князю, ни другим о беспокойстве Заглобы перед битвой. Последний, однако, отошел с таким победоносным видом, что солдаты других отрядов, увидав его, указывали на него пальцами, говоря:
— Вот этот сегодня больше всех отличился.
Наступила ночь. По обеим сторонам реки и пруда запылали костры, и дым столбами поднимался к небу.
Усталые солдаты подкреплялись едой и водкой или рассказывали о сегодняшних подвигах. Но громче всех разговаривал Заглоба, хвастая тем, что совершил и что мог бы совершить, если бы его лошадь не остановилась.
— Я вам говорю, — сказал он, обращаясь к княжеским офицерам и к шляхте из отряда Тышкевича, — что большие сражения для меня не новость: я в них участвовал и в Молдавии, и в Турции, но я отвык и боялся — не неприятеля, кто станет бояться хамрв, — а собственной горячности, чтобы не зайти слишком далеко.
— Ну и далеко же вы зашли!
— И зашел! Спросите Скшетуского. Как только я увидел Вершула, упавшего с лошади, то хотел пойти ему на помощь. Товарищи едва удержали меня.
— Да, — сказал Скшетуский, — мы должны были удерживать вас.
— Но где же Вершул? — перебил Карвич.
— Поехал на рекогносцировку; он не любит отдыха.
— Послушайте, господа, — говорил Заглоба, недовольный, что его перебили, — как я добыл знамя.
— Так Вершул не ранен? — снова спросил Карвич.
— Это не первое знамя… но ни одна еще не доставалось мне с таким трудом.
— Не ранен, но ушибся, — отвечал Азулевич, — он, как татарин, напился воды, попав головой в пруд
— Удивляюсь, что рыба не подохла в нем, — сказал сердито Заглоба, — от такой горячей головы вода должна бы закипеть.
— Все-таки он храбрый рыцарь!
— Не особенно, если для него довольно было Пульяна. Тьфу, с вами нельзя говорить… Вы могли бы поучиться у меня, как добывать знамена у неприятеля
Дальнейший разговор их перебил подошедший к огню молодой Аксак.
— Я пришел к вам с новостями! — сказал он полудетским звонким голосом.
— Нянька пеленок не выстирала, кошка молоко съела, и кружка разбилась, — пробормотал Заглоба.
Но Аксак не обратил внимания на этот намек на свои лета и сказал:
— Пульяна пекут теперь на огне.
— Значит, будет собакам закуска? — перебил Заглоба.
— Он проговорился, что переговоры прерваны; брусиловский воевода чуть не сходит с ума. Хмель идет со всем войском на помощь Кривоносу.
— Хмель? Что же такое Хмель? Кому какое дело до Хмеля? Идет Хмель, будет, значит, пиво, нужно готовить бочку. Наплевать на Хмеля! — болтал Заглоба, грозно и гордо посматривая на присутствующих
— Идет Хмель, но Кривонос не дождался его и потому проиграл.
— Играл, играл, да и проиграл.
— Шесть тысяч молодцов уже в Махновке… Ведет их Богун.
— Кто, кто? — спросил вдруг совершено другим голосом Заглоба.
— Богун.
— Не может быть!
— Так говорит Пульян.
— Вот тебе и на! — воскликнул жалобно Заглоба. — И скоро они могут прийти сюда?
— Через три дня. Но перед битвой они не будут спешить, чтобы не утомить лошадей.
— Но я-то буду спешить, — пробормотал Заглоба. — Ангелы Божии, спасите меня от этого негодяя! Я с удовольствием отдал бы взятое мною знамя, лишь бы только этот мошенник сломал себе шею, прежде чем он дойдет сюда. Надеюсь, что мы не долго останемся здесь. Мы же показали Кривоносу. на что способны, а теперь пора и отдохнуть. Я так ненавижу Богуна, что не могу без отвращения вспомнить его дьявольского имени. Вот я и попался! Сидел бы себе спокойно в Баре. Черт меня принес сюда!
— Не бойтесь так, — шепнул Скшетуский. — Стыдно! С нами вам нечего бояться.
— Нечего бояться! Вы не знаете его! Он, может быть, уже где-нибудь ползет тут к нам (и Заглоба тревожно посмотрел кругом). А ведь и на вас он тоже зол как и на менял
— Дай Бог встретиться с ним, — сказал Скшетуский.
— Ну а я отказываюсь от этого счастья Как христианин, я могу простить ему все обеды, но с условием, что через два дня его повесят. Я не боюсь его, но вы не поверит, как он мне противен. Я люблю знать, с кем имею дело: с шляхтичем так с шляхтичем, с мужиком так с мужиком; но это настоящий дьявол, е которым не знаешь, как быть. Я причинил ему много зла, но какие у него были глаза, когда я ему завязывал голову, так это невозможно передать; я не забуду их до самой смерти. Не буди лиха, пока оно слит. Шутка только один раз хороша Я, одною, вам скажу, что вы неблагодарны и совсем не думаете об этой бедняжке…
— Почему же вы так полагаете? — спросил Скшетуский.
— Вы угождаете своей страсти к войне, — сказал Заглоба, отводя его от костра, — все воюете да воюете, а она там каждый день заливается слезами и напрасно ждет ответа. Другой бы давно уже отправил меня из сострадания к ней.
— Так вы думаете вернуться в Бар?
— Хоть сегодня, а то мне жаль ее
Скшетуский поднял печатный взор к небу и сказал:
— Не упрекайте меня в неискренности. Бог свидетель, что я не съем куска хлеба и не усну, не подумав о ней, никто не может заменить ее в моем сердце. Если я не отправил вас до сих пор с ответом, то только потому, что сам хотел ехать, чтобы не мучиться дальше и соединиться с ней навеки. Я бы на крыльях полетел к моей возлюбленной.
— Почему же вы не летите?
— Перед сражением я не мог этого сделать. Я солдат и шляхтич и должен думать о своей чести.
— Но сегодня кончилась битва, и мы можем ехать хоть сейчас.
Скшетуский вздохнул.
— Нет, завтра мы пойдем на Кривоноса, — сказал он.
— Ну уж этого я не понимаю. Вы побили молодого Кривоноса, пришел старый; побьете старого — придет молодой, ну как его там (чтобы не сказать в злую минуту) — Богун; побьете его, придет Хмельницкий. Что за черт! Если так пойдет дальше, так лучше уж сразу сделайте, как Подбипента, и дайте обет целомудрия, — тогда будет два дурака. Полно вам! А то, ей-Богу, я сам первый буду уговаривать княжну, чтобы она надставила вам рога… А там Андрей Потоцкий, как увидит ее, так глаза его и засверкают. Тьфу, черт возьми! Если бы мне говорил это какой-нибудь молокосос, который не был в сражении и желает составить себе славу, тогда бы я еще понял; а вы уж и так напились много крови, а под Махновкой вы, говорят, убили какое-то адское чудовище или людоеда. Я уверен, вы затеваете что-то или же так разлакомились кровью, что предпочитаете ее возлюбленной
Скшетуский невольно взглянул на луну, спокойно плывшую по небу.
— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Я не лакомлюсь кровью и не гоняюсь за славой, но не могу оставить товарищей в тяжелую минуту: это было бы противно рыцарской чести, а честь для меня святыня; что касается войны, то она, несомненно, затянется, восстание слишком распространилось; но если Хмельницкий идет на помощь Кривоносу, то будет перерыв: завтра Кривонос, может быть, и не выйдет в поле; а если выйдет, то будет по заслугам наказан, а потом мы пойдем в более спокойное место отдохнуть. Вот уже более двух месяцев, как мы не спим и не едим, а только бьемся да бьемся и терпим разные неудобства Князь хоть и великий вождь, но осторожен и не пойдет на Хмельницкого с несколькими тысячами против целых сотен тысяч. Я знаю, что он пойдет в Збараж, отдохнет там. наберет новых солдат к нему придет шляхта с целой Польши, и тогда мы пойдем в бон Завтра последний день труда, а послезавтра я могу ехать с вами в Бар. И могу вам сказать, что Богун не прибудет к завтрашней битве, а если и поспеет, то надеюсь, что его звезда померкнет не только перед звездой князя, но даже и перед моей.
— Это воплощенный Вельзевул! Я уже говорил вам, что не люблю толкотни, а он еще хуже ее, хотя, повторяю, я не боюсь его, только не могу победить своего отвращения к нему. Но дело не в том. Значит, завтра трепка холопам, а потом в Бар! Вот засмеются ее чудные глазки и раскраснеется личико. Да и я скучаю по ней, потому что люблю ее, как родной отец. И немудрено! Ведь сыновей у меня нет, а имение далеко в Турции, где его грабят басурманские комиссары; вот я и живу на свете, как сирота, а под старость мне придется, верно, пойти в приживальщики к Подбипенте.
— Не беспокойтесь, будет иначе! За то, что вы сделали для нас, трудно даже отблагодарить.
Дальнейший разговор прервал офицер, который, проходя мимо, спросил:
— Кто там?
— Вершул! — воскликнул Скшетуский, узнав его по голосу. — Из рекогносцировки?
— Да, а теперь от князя — Что же там слышно?
— Завтра — битва. Неприятель расширяет плотину, строит мосты на Стыре и Случи, чтобы непременно переправиться к нам.
— А что же сказал на это князь?
