Машина проехала по ночному городу и въехала во двор дома на Шпалерной улице‚ где находилась следственная тюрьма. Ребе шел медленно по тюремному двору‚ у него болели ноги. На лестнице он напомнил Нахмансону‚ что тот разрешил ему повязывать в тюрьме тфилин и молиться.
– Забудьте здесь‚ что вы уважаемый всеми Шнеерсон‚ – грубо ответил Нахмансон. – Теперь вы самый обычный человек‚ которого накажут по всей тяжести преступлений!..
В большой комнате стояли длинные столы вдоль стен. За столами сидели секретарши с папиросами во рту и заполняли бумаги.
– Ваше социальное положение?
– Потомственный почетный гражданин.
– Род ваших занятий?
– Я занимаюсь исследованием‚ – ответил ребе. – Божественным исследованием‚ называемым хасидизм. А кроме того‚ изучением законов и предписаний еврейской религии.
– Как же я запишу все это? – перепугалась секретарша.
– А кто вас заставляет? Хотите – пишите‚ не хотите – не надо.
Секретарша заполнила анкету и взяла бланк‚ на котором было напечатано крупно: "Ярлык N..." Над многоточием она написала цифру‚ и арестант получил новое имя: "Ярлык N 26818".
По пути в камеру ребе попросил конвоира‚ чтобы разрешил ему повязать тфилин и помолиться. Конвоир в ответ сообщил‚ что жил когда-то в местечке‚ видел как евреи молятся‚ но сейчас это невозможно. Конвоир шел впереди‚ ребе – за ним. Он решил помолиться на ходу‚ успел повязать тфилин на руку‚ но получил сильный удар и покатился вниз по железным ступеням. Металлический бандаж‚ который он носил много лет‚ сломался при падении‚ и острый кусок железа вонзился в тело. С огромным трудом ребе поднимался по лестнице. Кровь шла не переставая. Боль была нестерпимой. Сверху кричал начальник отделения:
– Веселее‚ старикан‚ чего карабкаешься? Время дорого...
В комнате ребе обыскали. Он снова попросил разрешения помолиться‚ но ему опять отказали. И тогда ребе быстро повязал тфилин‚ прочитал "Шма‚ Исраэль" и начал молитву. В этот момент тюремщик повернулся к нему‚ вцепился в тфилин и заорал:
– Жидовская морда! В карцер посажу‚ изобью‚ изувечу...
Ребе успел закончить благословение: "...и царствуй над нами‚ Ты Сам‚ Всевышний‚ с любовью и милосердием"‚ – и его повели в камеру.
Духота. Тусклая лампочка. Железные койки‚ железный стол и железные двери‚ каменные глухие стены и невозможная теснота‚ при которой любое движение беспокоило соседа. Старожилы камеры встретили ребе приветливо‚ относились с уважением и помогали‚ чем могли. Через два дня его вызвали на первый допрос. Войдя в комнату‚ ребе сказал:
– Впервые вхожу в помещение‚ где собравшиеся даже не считают нужным привстать в знак уважения.
Следователь спросил‚ знает ли он‚ где находится. Ребе ответил:
– Конечно‚ знаю. В помещении‚ где по закону не следует устанавливать мезузу. Впрочем‚ есть и другие помещения подобного рода: например‚ конюшня или туалет.
На первом же допросе ребе заявил‚ что не будет отвечать ни на какие вопросы‚ пока ему не возвратят тфилин. Несмотря на крики и угрозы, он объявил голодовку‚ упрямо повторяя свое требование‚ и наконец следователи принесли тфилин в камеру. Допросы проходили каждый день‚ и однажды в комнату заглянул Нахмансон‚ который арестовал ребе.
– Мои родители‚ – сказал он‚ – были хасидами и долгое время оставались бездетными. И тогда отец поехал к Любавичскому ребе‚ получил от него благословение‚ Бог вспомнил о моей матери‚ и она родила сына. Этот сын стоит сейчас перед вами.
Следователи развеселились‚ а ребе в ответ на это рассказал о споре своего прадеда с одним ученым атеистом. Никакие доводы не смогли убедить атеиста‚ и тогда Цемах-Цедек‚ третий Любавичский ребе‚ сказал ему: "Ты пересмотришь свои взгляды‚ когда придет к тебе час мучений". Нахмансон выслушал это и замолчал...
На другой день после ареста рабби Шнеерсона в его квартире собрались руководители ленинградской общины. Политическая обстановка в стране была накалена. Великобритания разорвала отношения с СССР и предъявила резкий ультиматум. В стране была объявлена высшая боевая готовность для армии и флота. После убийства в Варшаве советского посла П. Войкова ОГПУ проводило массовые аресты. Крупный партийный деятель сказал дочери ребе: "Молись‚ чтобы твой отец остался в живых". А вскоре из Лениграда передали: за контрреволюцию‚ за организацию сети хедеров и иешив‚ за получение из-за границы денег для распространения религии: приговор – расстрел.
Раввины объявили пост в своих общинах‚ синагоги были переполнены‚ евреи молились за жизнь арестованного и подписывали петицию‚ которая начиналась словами: "Освободите ребе!.." Из многих стран мира приходили письма и телеграммы протеста; правительство Германии официально запросило советского посла в Берлине‚ и тот ответил таким образом: "Я уверен‚ что советское правительство не заинтересовано в лишении свободы раввина Шнеерсона. Расцениваю эту историю как попытку одного из секторов партии – так называемой еврейской секции – свести счеты с энергичным религиозным деятелем". Председатель ленинградского ГПУ в любой момент мог отдать приказ о приведении приговора в исполнение‚ а на все письма в правительственные органы приходил стандартный ответ: "Раввин Шнеерсон арестован законно‚ как злостный преступник‚ и приговор остается в силе".
Через неделю после ареста ребе в комнате‚ где заседал комитет по его спасению‚ раздался телефонный звонок. Е. Пешкова кричала в трубку: "Слава Богу‚ расстрел отменили!" Пешкова возглавляла в те годы Политический Красный Крест‚ была знакома со многими членами правительства‚ – расстрел заменили заключением на Соловецких островах‚ и неожиданное помилование‚ поступившее из Москвы‚ вызвало переполох в ленинградском ГПУ. Тюремщики принесли в камеру присланные из дома субботние одежды и халы для встречи субботы‚ вернули отобранные книги‚ кипятили для ребе воду в отдельном баке‚ разрешили читать и писать за столом после отбоя. В темной камере не было часов‚ нельзя было понять‚ когда наступает время вечерней молитвы‚ и надзиратели – стуком в дверь – извещали ребе о часе молитвы. Уникальная‚ по-видимому‚ ситуация в истории советской тюрьмы: по коридору разносились слова на непонятном языке‚ сопровождаемые хасидской мелодией‚ а надзиратели не врывались в камеру‚ не прерывали недозволенное‚ молча слушая молитву вчерашнего смертника. И заключенные слушали тоже.
В последний момент Пешкова встретилась с председателем ОГПУ В. Менжинским‚ и тот изменил приговор: вместо Соловков – "выслать на три года в город Кострому". За несколько минут до отхода поезда ребе поднялся на ступеньки вагона и в присутствии сотрудников ГПУ сказал провожавшим его хасидам:
– Все народы мира должны знать: лишь тела наши были преданы изгнанию и порабощению чужим властям. Но души наши не были изгнаны и в порабощение властям не переданы... Мы должны помнить‚ что тюрьма и каторга временны‚ а Тора‚ Заветы и народ Израиля – вечны.
И опять в дело вмешалась Пешкова‚ которой удалось невероятное. Генеральный прокурор подписал полное помилование‚ и вскоре ребе вернулся из Костромы. Теперь он жил под Москвой‚ в Малаховке‚ но руководители евсекции по-прежнему требовали принятия решительных мер: "Почему не арестовывают раввина-мракобеса? Кто победитель: революция или Шнеерсон?.." Назревал новый арест. Выбора не было‚ и ребе решил уехать из страны‚ для чего потребовались усилия многих‚ в особенности еврейских лидеров Латвии. Тысячи евреев пришли в синагогу на последнее выступление своего наставника‚ которое совпало с праздником Симхат-Тора. В самый веселый день‚ когда радуются и танцуют‚ Любавичский ребе прощался со своими хасидами.
– Да поможет Всевышний устранить все трудности и препятствия на пути к изучению Торы... – сказал он. – Вам мой наказ: берегите время и строго соблюдайте расписание занятий. Нужно дорожить каждой секундой именно теперь‚ когда мгновения равны годам... потому что на этом пути один человек равен десяткам тысяч.
20 октября 1927 года рабби Йосеф Ицхак Шнеерсон‚ шестой Любавичский ребе‚ вместе со своей семьей и несколькими ближайшими последователями навсегда покинул Россию. Его влияние на верующих не уменьшилось; власти‚ понимая это‚ принимали карательные меры; в одном из официальных изданий даже появился лозунг: "Против ребе Шнеерсона – за Ленина!.."
После отъезда ребе Раввинский комитет продолжал недолгое время свою деятельность‚ и его руководители сообщали: "Атаки‚ которым подвергаются иешивы‚ как бы сильны они ни были‚ не сломили дух учащихся и их учителей... Когда евсекция начинает притеснять иешиву‚ она перемещается в другой город и‚ разбившись на несколько групп‚ продолжает занятия. После закрытия иешивы в Невеле ее ученики разъехались по разным городам и учатся – по десять – пятнадцать человек в группе".
