Поселяясь в городах‚ евреи вступали в смешанные браки и даже при браке еврея с еврейкой ограничивались регистрацией в государственном учреждении. В местечках подобный процесс шел медленнее; несмотря на огромные изменения, местечко оставалось хранилищем еврейских традиций и языка идиш. Родители требовали от детей‚ чтобы свадьба состоялась по религиозному закону, и приглашали раввина из города. Смешанный брак в семье у верующих евреев рассматривался как трагедия. В местечке Хащеватом девушка из религиозной семьи вышла замуж за украинца Степана: "Все сбежались‚ как на пожар. Всем не терпелось посмотреть на набожного еврея‚ дочь которого выкрестилась... Все тревожились за своих дочерей – как бы уберечь их от подобного..." Отец девушки семь дней исполнял траур по дочери‚ как по покойнице‚ а затем не пожелал видеть ее мужа и родившегося внука – это случилось в 1937 году.
М. Калинин‚ из выступления: "Если бы я был старый раввин‚ болеющий душой за еврейскую нацию‚ я бы предал проклятию всех евреев‚ едущих в Москву на советские должности‚ ибо они потеряны для своей нации. В Москве евреи смешивают свою кровь с русской кровью‚ и они для еврейской нации со второго‚ максимум с третьего поколения потеряны‚ они превращаются в обычных русификаторов".
5
Евреи переезжали из местечек в провинциальные города Украины и Белоруссии‚ приобретали профессии‚ меняли условия быта‚ взгляды с убеждениями‚ и остатки прежней традиционной жизни постепенно размывались под напором новых веяний. Перескажем с сокращениями воспоминания Ц. Сегаль о еврейской жизни в городе Витебске в 1930-е годы.
"Когда я вспоминаю город моего детства‚ мне прежде всего видится наш витебский двор. Он был не очень многолюден‚ в двух деревянных домах и небольшом флигеле размещались шесть-семь семей. Летними вечерами женщины выходили во двор с одеялами и стелили их рядком возле сараев. Около них резвились дети‚ иногда присаживались и мужья. Здесь был своеобразный клуб‚ место общения. Сюда первыми поступали дворовые и уличные новости‚ здесь горячо обсуждались житейские ситуации‚ давались очные и заочные советы‚ выносились приговоры. Милые мои соседи: Яхнины‚ Лаговиры‚ Фляпаны‚ Русины‚ Беленькие – мир людей без привилегий и претензий; именно здесь‚ среди вас‚ я получила свои первые жизненные уроки!
Окна нашей квартиры выходили во двор‚ и мой папа "обеспечивал" развлекательную часть нашего отдыха. Он выставлял на окно патефон и "крутил" пластинки. Сидя на траве‚ мы упивались пением Вадима Козина и Петра Лещенко‚ сопереживали Ляле Черной и Изабелле Юрьевой‚ подпевали Леониду Утесову и Клавдии Шульженко. Звучали в нашем дворе и еврейские песни в исполнении Шульмана‚ Эпельбаума‚ Тамары Ханум – но‚ если честно‚ они не очень волновали. Сейчас думаю: почему? Может быть‚ потому‚ что всем хотелось вырасти из местечковой среды‚ а эти песни не пускали? Может быть...
В нашем дворе систематически‚ по какому-то своему "графику"‚ появлялись нищие. Они тоже были евреи‚ к ним относились с сочувствием и подавать считали своей обязанностью. Нищих знали по именам‚ и если они долго не являлись‚ это все замечали. Были они‚ помню‚ вежливыми‚ неприхотливыми‚ но держались с достоинством. Слово "побирушки" к ним не подходило. Постоянным "клиентом" нашего двора был нищий Меер – человек без возраста‚ неопрятно одетый‚ давно не мытый. У него была чахлая бороденка‚ неизменный картуз с обломившимся козырьком и полотняная сумка‚ куда он складывал хлеб. Он шаркающей походкой входил во двор‚ с полуулыбкой здоровался: "Золт ир гобн а гутен тог" ("Пусть у вас будет хороший день"), и тихонько садился на скамеечку во дворе. Съев тарелку супа‚ которую ему выносили‚ он благодарил‚ но не сразу уходил: "Я посижу еще‚ мне некуда спешить", – и сидел до сумерек‚ мурлыча себе под нос.
Неожиданно сама Америка появилась в нашем дворе. Американская тетя пробыла у нас недолго‚ но несколько дней ее пребывания буквально "перепахали" сознание обитателей двора. Прежде всего тетя из Америки‚ побывав в нашей дворовой уборной‚ пришла в неописуемый ужас и спросила‚ нет ли поблизости нормального туалета‚ она даже готова платить за каждое посещение. Весь двор напряженно размышлял‚ куда бы ее направить‚ и пришлось "бедной" тете ходить каждый день в "цивилизованный" туалет на вокзале. Ночевала она у нас‚ в постели‚ которую уступили ей мои родители‚ так как дворовый коллектив решил‚ что у нас самая красивая квартира и самая ухоженная постель. Это дало нам возможность увидеть невиданные доселе вещи: шелковую ночную сорочку с кружевами‚ немыслимой красоты утренний халат‚ предметы дамского туалета. Эти диковинки приводили в изумление не только детей‚ но и взрослых‚ ходивших на "экскурсию" в нашу спальню во время утреннего похода тети на вокзал.
Американская тетя побудила наш двор взглянуть иначе на свою жизнь и долго обсуждать ту‚ другую жизнь‚ о которой мы знали лишь то‚ что там властвуют волчьи законы: рай – для богатеев‚ ад – для простых людей. Когда же мы узнали‚ что американская тетя вовсе не буржуйка‚ а обыкновенный "собачий парикмахер"‚ зарабатывающий на жизнь честным трудом‚ мы и вовсе растерялись. Все в нашем дворе тоже честно трудились‚ а жили бедно – правда‚ с надеждой на светлое будущее‚ которого не было у "загнивающей Америки".
Сестра отца Ида уехала из местечка в Бобруйск‚ устроилась официанткой в командирскую столовую и вскоре вышла замуж за летчика Сергея Костина. За гоя! И без того больную бабушку это совсем подкосило. Она вызвала Иду для разговора: "Ты что‚ хочешь моей смерти?" – "А что я такого сделала? Он хороший‚ и я его люблю". – "Она его любит! А среди евреев нет уже хороших?" – "Я не нашла". – "Ну‚ все! Все евреи попрятались от нашей Иды! И она не нашла! Вот‚ Ицик‚ – обратилась бабушка к деду. – Надо было больше ломать спину‚ чтобы вырастить для гоев этих безмозглых кобыл". И чтобы не повторилась эта история с другими "кобылами"‚ их посылали в Витебск под покровительство старшего брата.
Папа помогал им устраиваться на работу‚ а еврейских женихов они сами находили‚ без всякой помощи‚ легко и быстро: папины сестры были видными. Жениться и выходить замуж за своих соплеменников в нашей среде было тогда незыблемой традицией; смешанные браки были еще редкостью в довоенном Витебске... Хочу добавить‚ что женская полнота в то время считалась эталоном красоты и достоинства. Помню‚ как сетовала соседская старушка‚ что одному из ее сыновей не повезло с женой: у Моисея‚ Моти‚ Гриши жены как жены – полные‚ представительные‚ а у Миши не на что посмотреть: "а цукрохене", кожа да кости.
Мацу пекли в нашем доме. Пекарней становилась большая столовая в квартире Яхниных и кухня‚ в которой по этому случаю растапливали русскую печь. Процесс выпечки мацы был настоящим праздником для всех. Для этой работы обычно приглашали несколько женщин из бедных. Тут их нельзя было узнать: тщательно вымытые‚ одетые в чистые платья‚ в белых фартуках и белых косынках‚ – они не были похожи на тех‚ кто приходил в наш дом за подаянием. Чувствовали они себя за общим‚ угодным Богу делом уверенно и благостно‚ много говорили и смеялись. Я хорошо запомнила процедуру выпечки мацы‚ но не помню‚ чтобы кто-либо в нашем дворе отмечал Пасху по правилам; не помню ни одной хупы‚ ни одной бармицвы‚ ни одной субботней трапезы. Но многие вековые привычки еще держались‚ их поддерживало неосмысленное убеждение: так надо‚ потому что так поступали отцы‚ деды‚ прадеды. Только обряд обрезания строго держался до самой войны.
Этому обряду подвергли и моего младшего братишку Яшу‚ хотя законы религии в нашей семье совершенно не соблюдались. Верующих в нашем дворе не было‚ но даже у моего папы‚ бывшего комсомольца‚ хранился на дне сундука талес. Верующих не было‚ но когда мы‚ дети‚ под влиянием антирелигиозной пропаганды вертелись около стариков и злорадно кричали: "Бога нет! Бога нет!" – то получали от соседей затрещину‚ и родители эту меру приветствовали.
В моем довоенном детстве еще писали письма на идиш. Именно такие письма мы получали от тети из Слуцка. Я разглядывала буквы-раковинки‚ и мне страшно хотелось проникнуть в их загадочный смысл. В них было что-то таинственное и необычное‚ как в сказках "Тысячи и одной ночи". Когда я приставала к маме‚ чтобы она научила меня читать эти буквы‚ мама со смехом отмахивалась: "Зачем это тебе? Это никогда в жизни не пригодится". Мама была абсолютно уверена‚ что еврейство растворится в многонациональной советской среде‚ и не скрывала‚ что она бы одобрила этот путь. И поэтому‚ когда пришла пора моего ученичества‚ мама‚ не колеблясь‚ повела меня в русскую школу‚ хотя еврейская была гораздо ближе‚ и мне хотелось в нее..."
6
Р. Зайчик‚ свидетель того времени (из воспоминаний‚ написанных в 1990-е годы):
