Раде вернулся одновременно со мной. Анри устроил возле костра несколько охапок хвороста, на которые вполне можно было сесть. Мы и сели, помолчали, низачем протянув руки к огню. Потом Анри сказал:
— Анекдот вспомнил. Димка сегодня рассказывал, то есть, вчера, пока шли… Кто такие хохлы?
— Украинцы, а что? — не понял я.
— Ну, анекдот же… Двое хохлов идут по лесу. Один над другим подшутить решил, как гаркнет: «Нэгры!» Второй аж присел: «Дэ?!» Первый смеётся: «Здрыснув, а?!» А тот в ответ: «Да тэ ж я з яросты!»
Анри ухитрился даже воспроизвести украинский акцент. Мы посмеялись, снова немного посидели, и Анри, вздохнув, немного смущённо сказал:
— Там, у американцев, у Сэма… такая девчонка была… Фредди, Фредерика. Я чуть с ним не ушёл из-за неё.
— Чего ж не ушёл? — лениво спросил Раде, сцепляя пальцы и потягиваясь. Анри вздохнул:
— Да ну…
— Ну, к нам бы её переманил.
— Не успел, — признался Анри.
— Ну, хоть повалялся с ней? — продолжал допытываться Раде. Анри густо покраснел и кивнул. Потом признался:
— Думал, что ничего не получится.
— Получилось?
— Вроде да…
— С высоты своего сексуального опыта… — начал Раде, но я его безжалостно перебил:
— Полученного не так давно, а?
— Ладно тебе… — добродушно отмахнулся он, но тему не продолжил, задумался о чём-то. Его девичьи красивое лицо стало угрюмым.
— Ты чего? — тихо спросил я. Раде поморщился, потом сказал:
— Да… Слышал, наверное? Югославии-то моей больше — ау. Война там идёт. Настоящая гражданская…
— Слышал, — отозвался я. Раде поморщился снова и добавил:
— Понимаю, что ко мне это отношения уже не имеет, а всё равно тошно…
— А я когда узнал, что Союз накрылся, то как-то слишком даже спокойно воспринял, — вспомнил я, вставая. — Ладно, Анри, ты посиди, а мы ещё пройдёмся, посмотрим…
…У тебя отец ведь был шишкой? — уточнил я. Мы стояли и смотрели на степь. Раде кивнул. Потом признался:
— Знаешь, ты мне сперва очень не нравился.
— Ты мне тоже, — ответил я так же искренне. — Не из-за отца, конечно… Смотри, вон бизоны пасутся… Или спят?
— Поохотиться бы на них, — заметил Раде.
— Ещё успеем, — кивнул я.
Юрий Ряшенцев
Далека дорога твоя —Далека, дика и пустынна…Эти даль и глушьНе для слабых душ…Далека дорога твоя…
Прерия,Прерия,Великая Даль…Индейские перья,Английская сталь…Высокая плата —Смешная цена…Вот только бы шляпаБыла бы цела —Ну и, конечно, мне дорого где-тоТо, на что эта шляпа надета…
Впереди ещё полпути —Позади уже полдороги…Помолись богам,Сколько есть их там…Впереди ещё полпути…
Быстро едешь —Раньше помрёшь…Тихо едешь —Вряд ли доедешь…Так живи, не трусь,Будь, что будет — пусть,А что будет —после поймёшь…
* * *
Весной тут, наверное, течёт река. Но сейчас из-под моих ног облачками поднималась тонкая серая пыль, слоем оседавшая на одежде, коже и волосах. Нестерпимо пекло стоящее в зените солнце.
Воды не было вторые сутки. Только то, что во флягах, пока полных на две трети.
Андрей помог мне подняться на обрыв, бывший речным берегом, мы вместе вытащили Видова и Мило. Где-то километрах в сорока впереди маячили невысокие, но крутые скалы, у их подножья ярко зеленела полоска растительности. Там вода наверняка была, но расстояние значило, что до воды мы доберёмся только завтра к вечеру, а пока предстоит полдня, ночь и день мучений. Впрочем, в отряде давным-давно уже никто ни на что не жаловался. Не жаловались и сейчас — на сушёное мясо, обдирающее рот и глотку; на соль, склеившую волосы и слоем выступившую на коже; на невероятную ночную духоту и на постоянный горячий ветер с юга в левую щёку; на пропылившуюся насквозь кожаную одежду и на резь в глазах, которые нечем промыть…
Мило несколько раз махнул в сторону скал. Видов сказал:
— Интересно, почему тут всё так пересохло? В обычной прерии вода есть…
Ему никто не ответил. Мы подождали, пока пройдёт основной отряд. Мальчишки и девчонки неспешно перебирались через высохшую речку, чертыхались и отплёвывались, влезали наверх и, обмениваясь негромкими репликами, всматривались в скалы.
— В той Америке тут небось везде города и парки? — поинтересовался Димка у Юджина. Тот помотал головой:
— Да нет, тоже пустыня… Только дороги через неё и городки. С мотелями.
— Ты чего босой? — поинтересовался я у Юджина. Тот посмотрел на подвёрнутые выше щиколоток драные джинсы и покрытые толстенным слоем пыли ноги, покривился:
— Да, кроссовкам п…ц пришёл.
— Лен! — рявкнул я. Чередниченко заметила:
— Если таким голосом, то Власенкову.
— Я всё знаю и всё вижу, — деловито отозвалась Ленка Власенкова. — Вечером будут ему сапоги… Кстати, это безобразие, как вы подошвы пронашиваете.
— Смотрите! — крикнул Видов и захохотал, указывая чуть вперёд. — Тут не один Юджин обувку потерял!
Ответом был уже общий смех. В самом деле, как это ни странно выглядело, метрах в десяти от нас, около двух выступающих глыбок песчаника, мирно лежали покрытые толстым слоем пыли разбитые ботинки. Анри сбегал за ними и принёс. Это были кожаные, с верхом выше щиколотки (как ни смешно, верх был целым, только от времени потрескался) мальчишеские ботинки. Толстая, прочная подошва, пробитая двойным рядом отшлифованных ходьбой гвоздей, была протёрта насквозь, у левого — в двух местах. Остатки шнурков с медными кончиками были тоже кожаными.
— Тридцать девятый, сороковой, — определила Ленка. — Смотрите, тут надпись на ранте сохранилась… «Дойчес Райх шумахер… Отто Курцбах».
— Сапожник германского рейха Отто Курцбах, — перевёл Йенс, хотя почти все и так поняли. — Похоже, тоже от твоего Лотара осталось, Олег, — обратился он ко мне. — Прямо по следам идём!
Ленка торжественно водрузила ботинки на вершину камня. Юджин фыркнул и бегом бросился обратно… а через пять минут рядом с изделием Отто Курцбаха, служившим неизвестному гитлерюгендовцу, гордо стояли вдрызг разбитые «найки» массового производства, которые носил американский пацан.
Мы ещё долго оглядывались на эту картину…
* * *
Уснуть я так и не смог. Вообще-то бессонницей я не страдал, но сейчас меня почему-то доводило всё — абсолютно. Было жарко, во сне многие хрипели, и этот звук выводил меня из себя. Костра не было (не из чего разжечь, нафик, дожили!), видно было, как мотается по периметру Сергей. Игоря и Яна не наблюдалось.
