… — Сон… — Витька пошевелил пальцами, сглотнул, поворачиваясь и открывая в темноту глаза, — просто сон, обычный. Бредовый.
Снова засыпая, сознанием ощупал над домом и садом невидимый купол, сделав это привычно, как нашаривая на стене выключатель. И — спать, уже без снов, просто…
Снег не ушел. Прижался к земле, застыв от ночного маленького мороза и стал, как сахар. По ветвям вместо вчерашних подушек и мягких кулачков — стеклянное кружево, уже со слезой от неяркого солнца. И поверх тропинок и снежных платов в огороде корочка наста, игрушечная, южная, с тихим хрупом ломающаяся под ногами.
Марфа на крылечке, подняв переднюю лапу, показывала рассеянную томность и нежелание топтать холодный снежок. Врет, подумал вышедший на порог Витька, дыша утренним тонким воздухом и смотря в белое, — сто раз выходила, поутру, наверное, играла, гонялась за хвостом, пока не видит никто.
Кошка смотрела на Васятку. Тот мерял просторную белизну огорода одинаковыми шагами, голову склонял к плечу — слушал. Оглядывался на цепочки своих следов. Надавливая подошвами на снег, подошел к дому и посмотрел на Витьку снизу, пылая светлым румянцем по чуть натянувшейся на скулах коже. Витька сказал:
— В райцентр сегодня поедем?
— За подарками?
— Да.
— Поедем, я и хотел спросить, — он сунул руку в карман куртки.
— Пойдем завтракать.
Вася вытащил руку, махнул:
— Да я уж сто лет назад. Вместе с Марфой. Еще когда теть Лариса дома. Я лучше похрустю тут.
— Ну, похрусти.
В разбитом автобусе было тепло, но по полу прыгал сквозняк, выстужая ноги. Витька поджимал их, клал одну на другую, притопывал и с нетерпением глядел в окно, за которым из белой степи торчали полынные венички, похожие на кисти рук, вернее, на тонкие косточки кистей. Будто под снегом лежат странные, с других планет, что тут погибли.
«Или их так хоронили», он вытянул ноги и представил, как в неглубокие лощины укладывают невесомые мумии, а одну руку обязательно поднимают и зарывают после, чтоб она выглядывала из земли. И, может быть, полынь как раз — следующее состояние, цветущие кости…
— Витя, а мы куда за подарками?
Василий ерзал, приваливался к боку на поворотах и тоже елозил по полу ногами, прижимая ботинки один к другому.
— Замерз, да?
— Ну, так. Ногами только.
— Выйдем, согреешься, вон солнце через туман светит. А подарки — да куда хочешь, туда и пойдем.
Вася сбоку посмотрел. И решил все:
— Вот когда ты мне будешь подарок-то искать, я могу пойти один. Ну, у меня есть место, я тоже там куплю. Сам. А потом — вместе. Хорошо?
— Да, — Витька обрадовался, потому что ехал, думая, ну как же Ваське что-то раздобыть, если он рядом все время, ведь хочется сюрприз. А мудрый Васька, рраз, и во всем разобрался.
Маленький рынок серел ларечками — стаей ворон на затоптанном снегу. И казалось, базарный шум царапал остатки белого, соскребал их, добавляя серого цвета к стенам и шиферным крышам. После чистоты поля с косточками веток даже яркие вывески казались серыми, обманом перекинувшимися в разные цвета. И черные, серые, иногда коричневые куртки, пальто и старые ватники спешащих людей вокруг. Только дети, в колясках или на санках, скребущих полозьями по остаткам южного снега, были, как сорванные цветы.
Витька оглядывался, пытаясь сообразить, с чего начать. Мысль была пока одна — зайти в книжный и выбрать для Ларисы. А остальным? И кому?
— Витя… Я пойду, да?
Василий снова сунул руку в карман черной куртки, повозил внутри. И Витька понял — деньги там. Кивнул. А потом позвал в спину мальчика, что двинулся узким проходом меж двух стен гофрированного железа:
— Подожди!
Догнал и сунул в холодную руку фиолетовую бумажку:
— Слушай. Я не знаю, Наташе что купить. Ты посмотри сам, хорошо? Возьми вот, пусть будет от нас.
— Хорошо. Много только.
— Принесешь сдачу, если что. Где встретимся? Здесь? Через час давай.
— Я к чебуречной выйду, вон там, — Вася махнул рукой на синюю дверь в беленой стенке. Над дверью полукругом сияли облезлым золотом буквы:
— А время спрошу. Часов нету у меня.
Пробираясь сквозь неуклюжих зимних покупателей, дыша вкусным чадом шашлыков и чебуреков, Витька обрадовался, что мальчику можно купить часы, пластиковые, недорогие, пусть таскает везде.
Шел через ряды, где на прилавках лежали краны и змеи душевых трубок, стояли в проходах девственные унитазы и громоздились фаянсовые раковины; в царстве китайской одежды свитера махали ему цветными рукавами; проскочил, не глядя, прилавки с пластмассовыми сувенирами, на которых пугающее изобилие сверкало и грозилось соблазнить блеском на ненужную покупку; а в рядах елочного базара праздничные гирлянды свисали с деревянных столбов, держащих крышу и гладили по щеке… Книжный он держал в голове и пытался собрать мысли о других людях. Кому? Николаю Григорьичу? Дарье Вадимовне? А что им?
Быстро, пока не забылось, купил в киоске глянцевый толстый каталог интерьеров, подумав о темной кухне на маяке и о том, как сказал капитан маяка о жене, гордясь — сама все сделала! И снова в голове — пусто. Покачивая пакетом с журналом внутри, шел, спрашивал о книжном магазине и, ничего толком не надумав, у веселой толстухи в красной помаде и лохматом берете, накупил шоколадок, сразу десять, с досадой — раздать, кому придется. Остановился у узкого ларька с распахнутыми в обе стороны ставнями. На полочках стыли глиняные вазы, залепленные цветочками, толпились розовые мадонны с крашеным золотом подолами. Повертел в застывших руках массивную пепельницу в виде морской ракушки и купил, дяде Коле в кабинет.
Пересчитал мятые бумажки, сданные толстым дядькой, что притопывал снаружи, гуляя вокруг своего товара, будто ярко кричащие вещи вытолкали его на морозец и заняли все сами. Пакет оттягивал руку, уши резал говор толпы и крики автомобилей за стеной.
Книжный магазинчик нашелся у дальних ворот. Толпа тут была поменьше и прилавки в рядах почти пусты, но в самом помещении народ был. Наваливались на прилавок дети, цепляя рукавами лежащие шифером книжки, роняли на пол открытки и, под грозные окрики, нагибались с трудом, неуклюжие в зимней одежде.
Витька высматривал что-нибудь. Борхеса, изданного солидно, в книге толстой и с хорошими иллюстрациями. Может, подарочное издание Бунина или Чехова. Все, что видел, нехорошо и неровно блестело, бумага просвечивала под пальцами и картинки с газетным зерном казались полуслепыми. Полистав, тыкал книгу на место и злился. В конце-концов, заспешил, глянув на круглые часы над полкой, увитые пластмассовым виноградом с сизыми ягодками, наудачу зацепил пальцем потрепанный, странный среди новеньких, корешок без надписи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
