Посмотрел на выдавленный по темно-зеленой коже обложки медальон и стал крутить книгу, надеясь увидеть стертую надпись. Но овальный медальон был пуст, никаких следов букв названия и автора. Открыл книгу на первой странице. Прочитал высокие буквы с острыми завитками верхних краев и широкими подошовками нижних:
«О травах змеиных времен» — в таком же медальоне, как на обложке, но нарисованном черной тушью. И увидел под ним, там, где обычно ставят год и издательство, виньетку — розетку черной травы вокруг вырытой старой ямы с осыпавшимися краями, два камня лбами в зарослях трав. Неоновый свет в магазине мигнул, потускнел, сделался ярче. Витька моргнул, тряхнув головой. Кончики нарисованных стеблей вдруг расцвели бутонами, и там, где бутоны лопнули — раскрылись пастями маленьких змей.
— О-о-оа-а-ашшшш… — Ноа задвигалась, перетекая под курткой, свитером и футболкой, гладя кожу сухим животом, — а-а-аш-ш-ша-а-а-а-у-у, мальчик… нашшшел…
— Что это? Кому? — он еле шевелил губами, чтоб продавщицы за прилавком, показывая друг другу свежий маникюр с блесточками, не отвлекались.
— С-с-свое, аха-ш-ш-ш, пос-с-сле пос-смотришь…
— Ну. Хорошо.
Захлопнув книгу, понес ее к кассе.
— Сколько с меня?
Девушка, извернув руку, чтоб не повредить свежие ноготки, повертела книгу, надула блестящую жирным губу:
— Све-е-ет, а где тут? Нет ничего!
— Дай.
Све-ет, с нарисованным по слою тонального крема лицом, осмотрела обложку, раскрыла, полистала страницы, нигде не задерживаясь. И, положив на прилавок, двинула к Витьке:
— Нет цены. А может — не наша книга? Я ее не помню ваще!
— Я покупаю.
— А как продадим-то? Цены нет.
Девушки смотрели на него одинаковыми взглядами, растопырив по стеклу прилавка двадцать наманикюренных ноготков — десять фиолетовых с серебряными ромашками, десять алых с черными ромбиками. И волосы у них, одинаково жестко заклеенные лаком, стояли вокруг голов вуалетками.
— Но я купить хочу!
И не дожидаясь, подхватил со стойки пачку открыток:
— Давайте я куплю вот это, без сдачи, и оставлю тут, а книгу возьму.
Черненькая вуалетка с алыми ногтями непонимающе расширила глаза, беленькая вуалетка с филетовыми — напряженно покусала губу. Витька бросил в жестяную тарелочку купюру и быстро пошел к выходу, прижимая книгу. Закрыл за собой дверь и сразу, будто боясь погони, свернул в узкий поход из жестяных рулонов.
— Ахх-шш, — сказала Ноа, трогая шею раздвоенным жалом. И притихла, за книгой.
Через десять минут Витька топтался около вкусно пахнущей чебуречной, посматривал на купленные для Васи часы, где весь циферблат занимала свирепая рожа пирата с черной повязкой на глазу. Погладив куртку, позвал шепотом Ноа. Змея не шевелилась, молчала.
— Ну, ладно, — сказал и открыл книгу. Там, где открылась сама.
«Пыльцой черного слезника, взятой с мужского цветка, смажь веки для сна при полной луне. Но в сон уходи, отвернувшись, не дай свету с неба тронуть лицо. В пятом сне, что засветит сквозь щели других четырех, увидишь чужое таким, будто родил его сам. И если свет ночных туч тебя не найдет, знание держишь до следующей полной луны»
… Полной луны, — проговорило в голове, а казалось, над ухом и Витька захлопнул книгу, из которой вдруг зазмеился, тыкаясь в пальцы острым побегом, черный стебель с раскрывающимися листочками. То, что выпало маленькой черной змейкой на истоптанный до блеска снег, сразу свернулось, прижимая к зябким петлям комочки и стрелочки. Осторожно прижав к куртке закрытую книгу и стараясь не обращать внимания на то, как защекотало противно под ложечкой, будто бы кожа под одеждой хотела увернуться, сторожась чужого, нагнул голову. …Обрывок старой веревочки, весь в узлах, скорчился под ногой и Витька выдохнул, распустив лицо, оказалось, стянутое в брезгливо-страдальческие морщины. Просто веревка, не живое, не убил, захлопывая тяжелые обложки, не растоптал подошвой. Показалось…
Нагнулся — поставить к ногам выскальзывающий из-под локтя пакет.
Выпрямился и, помявшись, снова открыл книгу, медленно и сосредоточенно, крепко держа за обе обложки пальцами в вязаных перчатках. Приготовившись сразу закрыть, если что.
«Когда в облаках останется свет семи звезд и все над водой, — на склоне у моря станет немер-трава-на-крови. Закрой, чтоб не лгали, глаза, пальцами слушай цвет. Немер-багровый — старая кровь, знает все смерти, что были, не трогай его, чтоб твоя не нашла тебя. Немер-оранжевый — кровь древнего зверя. С него два верхних листа, что на море смотрят, сверни, под язык на три дня, едой не запутывай. И утром четвертым, до солнца, узнаешь речи воды. Слушай, молчи и вода скажет больше. Но самое счастье твое красный немер найти, Немер-Кровь. Ластится к пальцам, как мех молодой лисы, до первого лиса ее. Из верхней почки выдави крови травы, пусть капля по стеблю сбежит. Вскрой кожу ладони, добавь и своей крови под корень травы. К новому рту от ножа — приложи новый лист, взявший две крови. К морю лицом становись. Откроешь глаза и увидишь над звездами — всё. Но до солнца успей, свет его злит немер-траву-на-крови, и злой сок из листа Немер-Крови отравит тебя…»
Слова одно за другим поднимались из книги, будто трава, пошедшая в рост под мокрым весенним солнцем. Трогали уши мерные звуки написанных слов и все обыденное, что крутилось вокруг, отодвигалось, становясь крошечным. Толчками медленной крови плескали из книги древние слова, налитые тайными смыслами и с каждым толчком смысл становился яснее и ярче, но чем ярче пульсировал свет, тем тише кричали дети, таскавшие санки, и продавцы, меняющие цветной товар на скомканные бумажки. Будто слова, налипая толстой паутиной, влекли за собой, уводили. Навсегда, с тоской подумал Витька, плывя через заросли злого, все знающего немера, кивающего макушками с листьями трех красных цветов, маленький, ниже безжалостных трав, подумал о себе, медленно, как под водой, взмахивая руками, в надежде уцепиться за чей-нибудь обыденный голос, остаться, не уходить, не видеть, как травы заплетут прорванную в реальности дыру, навсегда…
— Вить?
Вздрогнув, захлопнул книгу, сжал поперек обреза ладонью, мельком подумав, не вытечет ли изнутри жгучий сок, разъедая до кости.
— Пришел? А. …Купил чего?
— Вить… Он не хочет. Говорит — витрина у него.
— Что? Какая витрина?
— Продать не хочет. Я все деньги давал. Смеется. Дурак.
— Ну, не грусти. Сейчас вместе сходим, — он смотрел на потерянное лицо мальчика, побледневшие щеки и горестную складочку между бровей, — есть хочешь?
— Нет.
— Врешь. Пойдем, слопаем по чебуреку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
