С точки зрения демократической молодежи, в ФРГ проходила не денацификация, а целенаправленная ренацификация. В 1955 году парламентская комиссия во главе с Ойгеном Герстенмайером, председателем бундестага и другом небезызвестного Отто Скорцени, принимает решение, которое открывает путь в бундесвер всем бывшим гитлеровским офицерам вплоть до оберштурмбанфюрера СС, причем каждому из них сохраняется прежний воинский чин. Принимается закон об изменении 131 статьи конституции ФРГ: теперь все бывшие нацистские чиновники подлежат восстановлению в своем прежнем статусе, а если это невозможно, государство должно выплачивать им внушительный пенсион. А в 1961 году к этому закону принимается дополнение, которое распространяет его и на членов СС – организации, официально признанной на Нюрнбергском процессе преступной. Процветают промышленники, чье соучастие в преступлениях против человечества было доказано: и владелец концерна Флика (принудительное использование труда на оккупированных территориях), и глава фирмы «Дёгусса», занимавшейся при нацизме переплавкой золотых коронок людей, умерщвленных в Треблинке. Шоковое впечатление производит на немцев роман Димфны Кьюсак «Жаркое лето в Берлине», где рассказывается о том, как вольготно чувствуют себя высокопоставленные нацисты в послевоенной Германии, о том, что их вовсе не гложет чувство вины и что они готовы начать все сначала.
Свидетельствует об этом не только писательница из Австралии. Советский журналист Юлиан Семенов, создатель знаменитого Штирлица, приводит в одной из своих статей мини-опрос, проведенный им в те дни на улицах Западного Берлина: «Вы спрашиваете, где выставлены фашистские ордена? Я провожу вас, неподалеку открыт специальный магазин»… «Марки с портретом Гитлера? Это рядом, в «Европейском центре». Там вообще большой выбор марок с портретами наших национал-социалистских вождей. Марки отменного качества, печать просто великолепна»… «Как достать грампластинки с речами Гитлера и Геббельса? Хм-хм… Есть, конечно, определенные трудности. Приходится, знаете ли, учитывать ситуацию. Подождите до завтра, я постараюсь все устроить, мой господин»… «Майн Кампф»? Речи Гиммлера? Можно, конечно, купить, но зачем? В библиотеке это прекрасно систематизировано. Что бы там ни говорили, а это наша история»…
Тысячи задокументированных свидетельств собирают левые силы Германии о нацистских военных преступниках. Тысячи обращений представляют они в соответствующие правительственные инстанции и суды. Реакции властей – практически никакой. Денацификация завершилась. Такова официальная политика ФРГ, и благодаря своим связям и своему положению Ульрика Майнхоф понимает это лучше других. Все острее становятся ее статьи, все более крайние политические позиции она занимает. Она пишет, что «война в ХХ веке недопустима. Потери – как материальные, так и человеческие – не могут быть компенсированы никакими территориальными завоеваниями, никакой военной добычей». Она пишет, что демократия и ядерное оружие несовместимы: «гонка вооружений и ликвидация демократии обусловливают друг друга». Она пишет, что «не фашизм, а основа для его преодоления вновь вытравлена из немецкой истории» и что «из всех свобод нам остается только одна: свобода беспрекословно поддерживать власть». Она возмущена жестоким подавлением молодежных протестов: «Ну конечно, преступление – не бомбы с напалмом, сброшенные на женщин, стариков и детей, а протест против этого. Не уничтожение посевов, что для миллионов людей означает голодную смерть, а протест против этого. Не разрушение электростанций, лепрозориев, школ, плотин, а протест против этого. Преступны не террор и пытки, применяемые частями специального назначения, а протест против этого. Недемократично не подавление свободного волеизъявления в Южном Вьетнаме, преследование буддистов, запрещение оппозиционных газет, а протест против этого в «свободной» стране. Считается дурным тоном бросать в политиков пакеты с творогом и пудинговым порошком, а не официально и с почестями принимать тех, по чьей вине стираются с лица земли деревни и уничтожаются города. Считается дурным тоном проведение публичных дискуссий об угнетении вьетнамского народа, а вовсе не колонизация целой страны под знаком антикоммунизма»… Она напоминает, что ради благополучия Запада множество людей в Третьем мире умирает от голода. Она считает, что в борьбе за свободу и справедливость никто не должен стоять в стороне. Она дает четкие определения, которые повторяет потом немецкая молодежь: «Протест – это когда я заявляю: то-то и то-то меня не устраивает. Сопротивление – это когда я делаю так, чтобы то, что меня не устраивает, перестало существовать. Протест – это когда я заявляю: всё, я больше не участвую в этом. Сопротивление – это когда я делаю так, чтобы в этом не участвовали – все». И наконец, видя, что правительство не считается ни с какими митингами и демонстрациями, ни с какими обращениями, кто бы их ни писал, она прямо призывает к вооруженной борьбе: «Ответное насилие должно превратиться в такое насилие, которое соразмерно насилию, осуществляемому полицией, в такое насилие, где бессильную ярость заменит продуманный и четкий расчет, в такое насилие, которое на использование полиции в качестве вооруженной, военной силы тоже даст вооруженный, военный ответ». «Шутки кончились, – заявляет она. – Когда право обращается бесправием, сопротивление становится долгом!»
Время шуток действительно завершается. Безвозвратно уходит та романтическая пора, когда Клаус Юншке вклеивал себе в паспорт фотографию Мао Цзэдуна и убеждал полицейских, что это и есть его истинное духовное «я». Или когда последователи «Бомми» Баумана, («Секс-коммуна Западного Берлина») шатались по улицам голыми, надев лишь венки, сплетенные из колючей проволоки. Всеобщая шизофрения, которую Бауман хотел сделать оружием революционной борьбы, начинает приобретать зловещие очертания. В молодежных клубах звучит уже не джаз, «музыка забытья», как это было по окончании Первой мировой войны, звучит рок – музыка протеста, тревоги и пробуждения.
Это доминирующие настроения тех бурных лет. Разочарование в демократии среди немцев почти такое же сильное, как и перед Второй мировой войной. Впрочем, демократией это уже никто не считает. Карл Ясперс, например, характеризует политическую систему, сложившуюся в ФРГ как «олигархию партий», конкретизируя известное высказывание Маркса о том, что на выборах буржуазия подхватывает одной рукой то, что выпускает другой. Ему вторят Сартр, называющий выборы «электоральной комедией», и Маркузе, говорящий как о манипулятивности медийной среды: обыватели верят телевизору и более ничему, так и о «репрессивной толерантности» современного буржуазного общества: оно способно терпеть и даже поддерживать любую, самую экстравагантную оппозицию, не угрожающую его основам, вместе с тем оппозиция, намеревающаяся реально трансформировать мир, будет подавляться самыми жестокими методами. Более того, полемизируя с классиками марксизма, Маркузе пишет, что пролетариат перестал быть революционной силой истории, сейчас эту роль играют интеллигенция и молодежь – либо используя рабочий класс как инструмент для воплощения своих идей, либо вовсе обходясь без него. Главной же целью молодежных протестов Герберт Маркузе провозглашает тот самый Великий Отказ – отказ от любого сотрудничества с существующими общественными институтами, борьбу ради самой борьбы, разрыв «со всеми рутинными способами видеть, слышать, ощущать вещи и познавать», «тотальную революцию» как переход от настоящего к будущему, между которыми связи нет. Еще радикальнее выражается Джерри Рубин: «Международная молодежная революция начнется с массового разрушения авторитетов, с массового восстания, с тотальной анархии в каждой клеточке, в каждом сегменте, образующем западный мир». И как венец всего – «В задницу выборы! Да здравствует революция!» Тактику же протестов формулирует Руди Дучке, предлагающий в качестве основного метода революционной борьбы «субверсивные действия» – постоянное нарушение законов буржуазного государства: «Санкционированные демонстрации должны быть превращены в проходящие нелегально. Надо обязательно искать конфликта и столкновений с государственной властью. Один удар полицейской дубинкой просвещает сознание масс больше, чем сто теоретических кружков». Ульрика Майнхоф, призывая к активной борьбе, ничего не придумывает. Она лишь как талантливый журналист подхватывает из воздуха ментальные вибрации общества и воплощает их в горячих словах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
