— Она превосходно знала немецкий язык, была отличницей на факультете и собиралась остаться при институте в аспирантуре. Коротко, выразительно, красивым литературным языком Мария изложила суть дела. Зондерфюрер слушал. Один раз он пососал свою черную вонючую сигару. Мария кончила, он глядел на нее не мигая. И вдруг он коротко свистнул.
— Фьюить!
Мария посмотрела на него. Ольга с Ниной тоже посмотрели. Собаку он звал, что ли? Собаки нигде не было.
— Фьюить!
Девушки в недоумении переглянулись.
— Фьюить! — третий раз свистнул зондерфюрер. Для пущей выразительности он на этот раз помог себе жестом. Он поднял левую руку, вытянул палец и показал на дверь. Он предлагал девушкам выйти вон.
Дверь позади отворилась, и вошел канцелярист.
— Герр зондерфюрер приказывает вам выйти вон! — рявкнул канцелярист. Он взял Ольгу за плечо.
Кровь бросилась Ольге в лицо. Все в ней помутилось. Сейчас все-таки произойдет нечто непоправимое. Она даст пощечину канцеляристу.
Мария схватила Ольгу за руку Но одним движением плеча Ольга сбросила и руку канцеляриста и руку Марии. Она быстро подошла к столу. В голове у Ольги шумело, стучало в висках. Ольга уже сама не понимала, что она говорит. Но она говорила четко, звонко, на отличном немецком языке. Она тоже мечтала пойти в аспирантуру. Но теперь она уже знала, что никогда, никогда не станет аспиранткой при кафедре немецкого языка. И забудет навсегда этот язык, на котором высшим проявлением красноречия является посвист, которым зовут собак — «фьюить!».
— Герр зондерфюрер! — чуть не кричала Ольга. — Мы обращаемся к вам на немецком языке и хотели бы услышать от вас ответ тоже на человеческом языке, а не свист, которым зовут собак. Если вы отказываете нам, то, пожалуйста, так и скажите. Тогда мы будем апеллировать в высшие инстанции. Но вы не можете отказать нам, потому что мы просим только применить действующий немецкий закон.
Ольга задохнулась и смолкла Зондерфюрер сверлил ее своими глазками-пуговками. Он опять молчал. Но он оперся руками о стол и наклонился вперед, точно готовясь к прыжку… Он не ожидал такой дерзости и насторожился: чем вызвана эта дерзость?
Тогда Ольга, неожиданно для самой себя, выхватила свою повестку и положила ее на стол перед зондерфюрером.
— Я работаю у коменданта, — сказала вдруг Ольга, — мои подруги тоже работают у высокопоставленных начальников, и мы пришли к вам, прервав, с разрешения наших начальников, наши занятия. А ваш канцелярист, — Ольга так и сказала «канцелярист», — битый час держал нас попусту перед вашей дверью.
Ольга задохнулась. Ей казалось, что она сейчас упадет, — зеленые круги плыли у нее перед глазами. Но она стояла ровно, твердо, как натянутая струна. Нина рядом с нею дрожала. Мария была бледна.
Некоторое время зондерфюрер не мигая смотрел на Ольгу своими серыми пуговками. Потом он смигнул. Он протянул руку и взял повестку. Короткими, толстыми пальцами он поднес ее к глазам. Глаза его пришли в движение — скользнули слева направо, метнулись назад, снова скользнули слева направо, — он прочел повестку. Потом он бросил беглый взгляд на пометки на полях: неразборчивый текст не привлек его внимания, но он увидел печать, четкую и жирную немецкую печать.
— Почему вы не сказали сразу моему помощнику, что вы от коменданта? — Голос у него был пискливый, как у кастрата.
— Мы хотели поговорить лично с вами, начальник, — сказала Мария, быть может, слишком вежливо, вежливей, чем следовало.
— О ком идет речь? — пискнул зондерфюрер.
— Об Иде Слободяник, студентке нашего института, — ответила Ольга.
— Института немецкого языка, — прибавила вдруг Нина: она тоже заговорила.
Зондерфюрер кивнул своему канцеляристу. Канцелярист подал ему бланк. Зондерфюрер вынул из кармана ручку, отвинтил колпачок, подождал, пока не набежит капля чернил, и тогда собственноручно вписал в первой графе имя и фамилию — «Ида Слободяник». Он подписал бланк и сунул его канцеляристу. Канцелярист вышел, чтобы заполнить бланк. Тем временем зондерфюрер вынул другой бланк.
— Ваши фамилии?
Ольга, Мария и Нина назвали свои фамилии.
Зондерфюрер, не торопясь, острым, готическим письмом очень четко вписал фамилию каждой девушки в отдельную графу. Затем он подвинул бланк на край стола, положил ручку на бланк и кивнул Ольге. Он в самом деле был немногоречив.
Ольга взяла перо и пробежала текст бланка. Это было поручительство, что Ида Слободяник не еврейка, оно должно было фигурировать дальше в каком-то специальном учреждении, а затем в каком-то специальном суде. За лжесвидетельство — смертная казнь. Сердце замерло — они давали поручительство, наперед зная, что это ложь и, значит, грозит им смертью. Что будет завтра, они не знали, но сегодня они спасали Иду Слободяник. Ольга встряхнула перо, чтобы набежала капля чернил, и расписалась против графы со своей фамилией. Рядом она написала свой адрес. Зондерфюрер не смотрел на нее, он в это время с ног до головы оглядывал Марию. Это был похотливый взгляд грязного сластолюбца.
После Ольги перо взяла Мария. Начальник одним глазом следил за ее движениями. Пока Мария писала, его серые круглые глазки сыча медленно скользили по ее фигуре — гораздо медленней, чем перо в руке Марии. Ольга не выдержала и закрыла глаза — так противно и оскорбительно это было. Но она тотчас же открыла глаза, и как раз в это мгновение рука зондерфюрера, короткая рука с толстыми пальцами, легла на талию Марии. Ольга вскрикнула — рука зондерфюрера соскользнула с талии Марии, глаза сыча застыли, уставившись на Ольгу. Ольга с ужасом смотрела в эти глаза — сейчас произойдет нечто ужасное: Мария ударит зондерфюрера прессом по голове.
Но Мария выпрямилась, в лице у нее не было ни кровинки, кривая улыбка исказила ее полные, посиневшие губы. Такие улыбки бывают у подсудимых, когда они слушают свой смертный приговор. Мария уступила место Нине и спокойно, неторопливой походкой подошла к Ольге. Ольге показалось, что от Марии повеяло холодом, точно она пришла с мороза. Мертвая маска сыча проводила Марию похотливым взглядом, но зондерфюрер не сделал ни малейшего движения. Потом он скосил глаза на бланк, — быть может, он хотел проверить, записала ли свой адрес эта красивая девушка, которая пробудила его похоть. Нина подписалась, — зондерфюрер даже не взглянул на нее, взял бланк и спрятал в досье. Затем зондерфюрер кивнул головой, — можно уходить.
Девушки направились к двери, зондерфюрер поднялся и тоже пошел вслед за ними. Ольга инстинктивно толкнула Марию вперед, чтобы та прошла первой. Но зондерфюрер уже был около Марии. В то самое мгновение, когда Мария шагнула через порог, он, нимало не стесняясь Ольги и Нины, которые сзади видели каждое его движение, отвел немного вбок правую руку и широкой ладонью легонько похлопал Марию по бедрам…
Все плыло у девушек перед глазами, когда они вышли в переднюю. Канцелярист только взглянул на них и пододвинул на край стола бумажку. Это было удостоверение, которое необходимо было вручить Иде в знак того, что она не подлежит приказу о выходе евреев за городскую черту до тех пор, пока специальное учреждение и специальный суд не установят ее расовую принадлежность.
Девушки не торопясь вышли на крыльцо.
За углом все три вдруг остановились. Они подняли глаза и посмотрели друг на друга. Страшно рыдали, безутешно рыдали глаза Марии. Губы у Нины были совершенно белые, — таких белых губ не бывает. Ольга опять дрожала, — вот уже который раз за эти три дня ее пронизывала эта страшная, отвратительная, непреодолимая дрожь.
— Я сейчас отнесу Иде документ, — тихо сказала Мария.
— А как же с повестками? — прошептала Ольга.
Мария молчала.
— Я не могу! — простонала Нина. — Я не пойду!
— Я попробую уехать в деревню, — сказала Мария. Она была одинокая, ничто не связывало ее с городом. — А ты, Ольга?
— Как нам, переводчицам, — спросила Ольга, — переводить на наш язык это немецкое «фьюить»?
Ольга пошла одна. Она опять избегала улиц и пробиралась по проходным дворам. Не вывезти ли мать и детей в деревню? Но у Ольги не было знакомых в деревне. Да и будет ли лучше в деревне?
У ворот стоял дворник. Увидев Ольгу, он направился ей навстречу.
— За вами пришли, — сказал дворник. — Теперь пришел солдат. Он получил приказ немедленно привести вас. Он сидит в вашем парадном.
Ольга повернулась и пошла назад. Дворник смотрел ей вслед. Девушка, видно, решилась бежать. Он снял картуз и перекрестился. Пусть бог поможет этой бедной Басаман: он знавал еще ее отца. А солдат что? Солдат посидит, не дождется и уйдет…
Но, пройдя несколько шагов, Ольга остановилась. Значит, теперь она станет нелегальной: в родном городе, как загнанный зверь. А мать и детей завтра же схватит гестапо. Она не имеет права на это.
