административные здания и рвали официальные документы. Беспорядки, однако, были неравномерно рассредоточены по губернии. В Чистополе татарское население оказалось готово к переговорам: некоторые пытались разговаривать с исправником и подавали прошения в различные государственные учреждения (при содействии русского посредника Любимцева)1071. В Спасском и Казанском уездах, напротив, протесты переросли в насилие. Хотя полиции Спасска удалось убедить несколько деревень в том, что их мусульманской вере ничего не угрожает, восемь деревень этим объяснениям не вняли1072. Попытка властей прибегнуть к помощи исламского духовенства для усмирения крестьян оказалась тщетной: как и полицейские, и сельские старосты, муллы подвергались нападениям и гонениям1073. Они могли выступать в роли посредников лишь в некоторой степени; им не всегда доверяли больше, чем полиции, суду, волостным или земским чиновникам1074.
Центром беспорядков стал Казанский уезд, где были подвергнуты побоям и полицейские стражники, и муллы, и сельские старосты1075. Наиболее массовое восстание произошло в деревне Мамся, примерно в 75 километрах к северо-востоку от Казани. Здесь местное население было особенно возмущено действиями волостного старшины Гизетуллы Галеева и писаря Ильи Завалишина, которые согласились принять и распространить предположительно антиисламские инструкции. 28 ноября 1878 года практически все татарское население волости собралось в Мамсе перед зданием администрации, а затем ворвалось внутрь. Они избили Завалишина до потери сознания и оставили его лежать на полу с проломленным черепом и несколькими сломанными ребрами. Полтора дня продолжались избиения Завалишина и других (в основном татарских) чиновников. Почти неделю Мамся оставалась вне контроля имперских властей: чиновников замещали, русских изгоняли, а на всех дорогах, ведущих в село, установили охрану, чтобы не допустить проникновения посторонних1076.
4 декабря прибыл Скарятин. Губернатор попросил командующего Казанским военным округом предоставить ему войска. Позже он объяснял в рапорте в Петербург: «Я вынужден был прибегнуть к более крутым и резким мерам и отправился в означенные волости с батальоном военной команды, в 500 человек»1077. По его словам, войска не открывали огонь, а только использовались для устрашения татар, которых он обвинил в поднятии паники среди русского населения, свержении местных властей и намерении установить анархию. Отчет Скарятина в Санкт-Петербург, а также протокол последующего судебного заседания позволяют предположить, что эпизод закончился приездом губернатора и быстрым созывом собрания, на котором все прежние чиновники были восстановлены в должности1078. Только во втором, более подробном рапорте он признал: «[Я] был вынужден прибегнуть к употреблению розг, в особенности в Мамсинской волости»1079.
Более поздние источники свидетельствуют, что Скарятин преподал татарам жестокий урок. Как позже опишет действия губернатора епископ Уфимский и Мензелинский, «[Скарятин] пошел в самую среду бунта», где «переполол десятка два буянов, по-старинному, по-русски, и успокоил весь край»1080. В действительности это цветистое описание означает следующее: созвав толпы людей из окрестных деревень и окружив их своими войсками, он заставил татар встать перед ним на колени в снег, стал ходить среди них, дергал одних за бороды, других бил палкой в грудь или по лицу1081. Восьмидесятилетний татарский солдат, которого спросили об этом событии два года спустя, особо отметил самовольность скарятинского наказания:
Имею несколько регалий и нашивки за беспорочную службу, и во всю мою долговременную службу не получил простого выговора или замечания, а здесь, уже на склоне дней моих, не пощадили ни заслуги мои, ни лет, ни седины мои…1082
В действительности Скарятин подверг сотни татар порке розгами1083. Эту версию событий подтвердил и сенатор Ковалевский, который позже писал в Петербург: «Так называемое, татарское волнение <…> приняло затем в Казанской губернии серьезный характер и окончилось телесным наказанием нескольких сот татар»1084. Расхаживая между стоящими на коленях или лежащими в снегу татарами, которых избивали розгами, губернатор, как сообщалось, кричал: «Вот вам Коран, вот вам Магомет, вот вам за непринятие [инструкции]!»1085 Закончил он угрозой: «…и тот, кто осмелится подать на меня жалобу, не увидит света белого и будет расстрелян».
В качестве иллюстрации карательных действий Скарятина шестидесятивосьмилетний крестьянин Сайфутдинов рассказал, что Скарятин схватил его и еще одного татарина за бороды, стукнул их головами друг о друга, а затем нанес ему 150 ударов розгами1086. Житель соседней деревни, шестидесятипятилетний крестьянин Насыров утверждал, что Скарятин самовольно нанес ему по 60 ударов плетью с каждой стороны1087. В суде он позже описал ситуацию следующим образом:
…я сам разделся, рубаху свою закинул на голову и голым брюхом лег прямо на снег, но кто именно меня сек я не знаю, так как голову в то время завернул в то время рубахой, я также от боли не помню и того сколько именно дано мне было ударов; боль была сильная и тело с плеч до ног было в крови1088.
По словам Насырова, Скарятин также кричал на него: «Я — ваш Магомет! Шкуру сдеру с Вас!»1089
Губернатор признал факт применения силы. При этом он был убежден, что поступил правильно, и писал Комитету министров в своем ежегодном отчете: «Резкий пример приведения в повиновение татар трех волостей Казанского уезда сильно подействовал на возникшие в Спасском уезде беспорядки и волнения татар в других уездах, и крестьяне вполне поняли всю нелепость распространенных между ними ложных слухов»1090. Когда позже его обвинили в неоправданном насилии, Скарятин утверждал, что действовал в рамках закона, ссылаясь на статью 542 губернского устава1091. Эта статья позволяла ему в определенных случаях прибегать к насильственным мерам: «В случае, если где-либо между поселянами или городскими обывателями возникли беспорядки и неповиновение законной власти, Губернаторы <…> принимают без малейшего упущения времени все нужные <…> по их усмотрению меры для прекращения сих беспорядков…»1092 Возможно, губернатору также казалось, что его действия соответствуют духу смутных 1879–1880 годов, когда в некоторых частях империи были учреждены временные генерал-губернаторы, которые могли применять упрощенное судопроизводство для удержания ситуации под контролем1093.
Так или иначе, не все приняли аргументацию Скарятина. К концу 1870‐х годов положениям, на которые ссылался губернатор, было уже более 40 лет1094. Хотя в них не упоминалось о каком-либо «чрезвычайном положении», которое бы наделяло полицию исключительными полномочиями, в них перечислялось несколько случаев, когда губернаторам разрешалось использовать «все нужные <…> по их усмотрению меры», включая использование вооруженных сил, для восстановления порядка: в частности, появление разбойничьих банд и беглецов, эпидемии и беспорядки. И все же эти полномочия
