чтобы беспорядки эти прекратились под влиянием этой меры…»1107 Другими словами, с юридической точки зрения крестьян можно было судить за нанесение увечий, но нельзя было судить за бунт.
Эта оценка имела важные последствия, поскольку в результате сократилось число потенциальных преступников. Первоначально судебный следователь обвинил в «возмущении» девятнадцать татарских крестьян, однако в результате только девять из них предстали перед судом. В то время как они обвинялись не только в «возмущении», но и в уголовных преступлениях, остальные десять крестьян обвинялись в мелких проступках, таких как оскорбление и толкание чиновников, что не подпадало под юрисдикцию Казанской судебной палаты и окружного суда. Поэтому, когда обвинение в «возмущении» было снято, суд по понятным причинам отменил запретительные приказы в отношении десяти крестьян и передал их дела мировым судьям1108. И это решение было логичным. В то же время это был явный выпад в сторону губернатора, который самовольно и без всяких колебаний подверг сотни людей порке.
Однако в этом процессе был и неоднозначный элемент: сам приговор. Как я уже отмечал, одним из достижений судебной реформы стало то, что обвинение теперь вынуждено было представлять доказательства по каждому отдельному обвинению. Защита попыталась извлечь из этого выгоду, поскольку адвокаты девяти крестьян заявили о неубедительности доказательств:
Все показания свидетелей главным образом вертятся на том, что тот или другой свидетель видел кого-либо из обвиняемых то впереди толпы, ворвавшейся в волостное правление, то кричавшим, то тащившим писаря [Завалишина] из правления на двор, но ведь все эти действующие лица могли все-таки и не участвовать в нанесении самих побоев или же могли нанести побои, вовсе не относящиеся к числу тяжких повреждений1109.
Тем не менее эти весьма обоснованные возражения против осуждения конкретного лица не помешали судебной палате вынести обвинительный приговор.
Это решение, как зеркало, отразило некоторые из сохранявшихся неопределенностей правового порядка империи. Судебные палаты были укомплектованы теми же формалистичными юристами, которые работали в окружных судах. Однако приговоры выносились сословными представителями: губернскими и уездными предводителями дворянства, городскими главами и волостными старшинами1110. Эти люди находились ближе к администрации, чем обычные присяжные (даже если старшины занимали промежуточное положение), что, возможно, влияло на исход судебного процесса. Если случайно выбранные присяжные и могли последовать аргументам защиты и оправдать обвиняемого (вспомним, что процент оправдательных приговоров в уголовных процессах в Казани в то время был высоким), то местные чиновники с меньшей вероятностью отнеслись бы снисходительно к тому, кто покалечил другого чиновника. Вместо того чтобы быть примером произвола, приговор, таким образом, отражал неравномерность реформированной системы империи, в которой сословные механизмы определения справедливости сосуществовали с универсалистскими современными судами. В любом случае, хотя этот приговор и был суров в отношении нескольких бедняг из числа татар, он не был последним в череде судебных процессов, связанных с бунтами.
То, что десять крестьян, первоначально обвиненных в «возмущении», были переданы мировому судье, уже являлось оскорблением для губернатора. Однако последующие события оказались еще более серьезным и личным вызовом для Скарятина.
ЖАЛОБЫ, РЕВИЗИЯ, ПОЗОР: ПАДЕНИЕ НИКОЛАЯ СКАРЯТИНА
Вскоре после массовой порки розгами в Правительствующий сенат и Министерство внутренних дел стали поступать жалобы от татарского населения на действия Скарятина1111. Заявители писали, что всегда были послушными царскими поданными и, хоть и готовы выполнять свои обязательства, но не могут мириться с произволом, насилием и оскорблением своих религиозных чувств.
В июле 1879 года Правительствующий сенат поручил Министерству внутренних дел провести расследование, в результате которого в пострадавшие села был направлен полицейский высокого ранга по фамилии Коссаговский1112. Он пришел к выводу, что «чрезвычайные меры», использованные для подавления бунта, были оправданны. Однако Коссаговский ограничил свое расследование расспросами местных чиновников и тех, кто пострадал от оскорблений или увечий во время бунта. Убедить Сенат ему не удалось, и 26 марта 1880 года тот постановил, что обвинения против Скарятина настолько серьезны, что губернатор должен предстать перед судом по статье 345 Уложения о наказаниях (ответственность за превышение полномочий). Признав, что принятые в 1837 году предписания дали Скарятину право применить исключительные меры, суд ввел важное различие, утверждая, что пресечение волнений должно рассматриваться отдельно от насилия, совершенного губернатором как личностью (личная расправа), и от его «особой жестокости при применении экзекуции»1113. На данные действия права, предоставленные в 1837 году (и подтвержденные в 1866 году), не распространялись, и они были наказуемыми правонарушениями.
Полученные Коссаговским данные мало чем помогли по второму пункту расследования. Он не поговорил ни с пострадавшими татарами, ни с военными. Более того, как отмечал Сенат, хотя губернатор и отрицал обоснованность обвинений татар против него, он не предложил никаких доказательств в свою защиту1114. В ноябре 1880 года Сенат официально обратился в Казанский окружной суд с просьбой начать уголовное расследование.
К моменту начала расследования Николай Скарятин уже не был губернатором Казани. 3 ноября 1880 года он был освобожден от должности императорским указом1115. Причины его увольнения не указаны ни в одном из документов, но связь с подавлением им беспорядков и последующим уголовным делом казалась местным жителям очевидной: «…казанцы поговаривают, что эта [Скарятина] отставка вызвана [тем, как он расправился с протестующими татарами]»1116.
Также вероятно, что отставке Скарятина поспособствовал либеральный сенатор Михаил Ковалевский, приехавший в Казань осенью 1880 года для инспекции местного управления. Ковалевский был типичным представителем нового поколения российских юристов: в 1849 году он окончил курс обучения в Императорском училище правоведения в Санкт-Петербурге, а в возрасте 41 года был назначен сенатором1117. Характеризуя Скарятина как «энергичного и сильного», он критиковал его привычку пренебрегать законом1118. В ходе ревизии были обнаружены кипы секретной корреспонденции, поскольку Скарятин обязал своих становых приставов доставлять ему со всей губернии отчеты о деятельности и слухах, имеющих «более или менее политический характер»1119. Ковалевский также обнаружил, что Скарятин в обход суда отдавал приказы о наказании татарского населения за якобы совершенные преступления уже после беспорядков. Хотя эти распоряжения отражали стремление Скарятина подтвердить свою власть, они не имели под собой никакой юридической основы: либо действия татар не являлись юридически определяемыми преступлениями, либо губернатор не предоставил никаких доказательств своих обвинений. Например, 5 ноября Ковалевский обратился в Министерство внутренних дел с просьбой приостановить высылку казанского купца Шамсутдина Сагадеева, которого Скарятин арестовал за распространение «ложных слухов» во время беспорядков и подстрекательство к отправке прошений в Санкт-Петербург1120. Ковалевский отмечал, что в подаче
