Однажды июльским вечером 1826 года, то есть примерно за год до описываемых событий, я перед свиданием поужинал в Латинском квартале и около девяти часов уже был на Восточной улице. Я по привычке поднял глаза на таинственный дом и увидел на высоте второго этажа огромную вывеску, на которой крупными черными буквами было написано:
ПРОДАЕТСЯ ДОМ
Я резко остановился, решив, что мне изменяет зрение, затем протер глаза и увидел, что ошибки быть не могло; слова были написаны так, как обыкновенно пишут в объявлении, вывешиваемом на фасаде: «Продается дом».
«Ах, черт! — подумал я. — Вот случай, который я давно искал: не будем его упускать!»
Я устремился к калитке и, довольный тем, что теперь смогу ответить, если меня спросят, чего я хочу, громко постучал. Никто не отозвался.
Еще раз постучал. Снова ничего. В третий, четвертый, пятый раз я ударял железным молотком в калитку, однако результат был все тот же.
Я огляделся: за мной наблюдал парикмахер, стоя на пороге своего заведения.
— К кому нужно обратиться, — спросил я его, — чтобы осмотреть дом?
— А вы хотите его осмотреть? — удивился он.
— Ну да… Разве он не продается?
— Да, я действительно заметил сегодня утром объявление на фасаде, но дьявол меня забери, если я знаю, кто его повесил!
Читатели понимают, что мнение парикмахера, совпадавшее с моим, не уменьшило, а, напротив, увеличило мое любопытство.
— Можете ли вы мне сказать, как войти в этот дом и осмотреть его? — не унимался я.
— Ну, попробуйте толкнуться в этот погреб и спросить там.
С этими словами парикмахер указал мне на какое-то углубление, зиявшее на улице, в которое вела лестница в пять или шесть ступеней.
На последней ступеньке меня ждало вполне материальное препятствие — огромный пес, черный как ночь; его с трудом можно было разглядеть в потемках: только глаза и зубы собаки сверкали в темноте, а того, кому они принадлежали, было не видно; пес был похож на чудовище, охранявшее вход в пещеру. Он поднялся, загородив собой проход, и с глухим рычанием повернул морду в мою сторону.
Можно было подумать, что рычанием он подзывает человека… В этой таинственной пещере и жил хозяин удивительного пса!
Всего в трех шагах от меня продолжалась обычная жизнь; я еще ощущал ее у себя за спиной; однако все происходившее поразило мое воображение, и мне казалось, что достаточно было спуститься на эти пять ступеней, чтобы очутиться в ином, не похожем на наш мире.
Человек, как и его пес, действительно выглядел необычно. Он был черным с головы до ног, его голову венчала черная шляпа, и под ее огромными полями скрывалось его черное лицо, на котором поблескивали, как и у собаки, лишь глаза да зубы. В руке он держал палку.
— Что вам угодно? — подходя ко мне, довольно грубо спросил он.
— Осмотреть дом, который продается, — отвечал я.
— В такой час? — заметил черный человек.
— Я понимаю, что причиняю вам беспокойство… но будьте уверены!..
И я с величественным видом позвенел в кармане несколькими монетами, единственным своим богатством.
— В такое время не приходят осматривать дом, — процедил сквозь зубы черный человек и покачал головой.
— Вы же сами видите, что приходят, раз я здесь, — возразил я.
Очевидно, мой довод показался незнакомцу вполне убедительным.
— Будь по-вашему, — смирился он, — вы его увидите.
Он пошел в глубь своей пещеры. Признаться, я на мгновение замешкался, не зная, на что решиться, но все-таки отринул сомнения.
Я шагнул в темноту, и сейчас же черный человек уперся мне ладонью в грудь.
— Вход с улицы Анфер, а не отсюда, — сказал он.
— Но ведь парадный вход со стороны Восточной улицы, — заметил я.
— Возможно, — согласился черный человек, — но вы войдете не через парадную дверь.
У черного человека, как и у белого, могут быть свои причуды; я решил с уважением отнестись к фантазиям моего проводника.
Я вышел из подвала, в котором, правда, успел сделать всего два-три шага, и вновь очутился на улице.
Черный человек следовал за мной со своей палкой в руке, потом шел пес.
В свете фонарей мне показалось, что незнакомец зловеще взглянул на меня.
Он хмуро приказал, указывая мне концом палки на улицу Валь-де-Грас:
— Сворачивайте вправо.
Незнакомец подозвал пса; тот обнюхал меня с вызывающей тревогу бесцеремонностью, словно уверенный, что лучший кусок моей плоти, когда придет время, достанется непременно ему, бросил на меня последний взгляд под стать взгляду его хозяина, и отошел. Затем оба двинулись влево, я же свернул направо.
Подойдя к калитке, я остановился.
Сквозь прутья я проник взглядом в таинственные глубины сада, который мне наконец-то будет позволено осмотреть. Зрелище было странное, печальное и вместе с тем восхитительное, мрачноватое, конечно, но несказанно захватывающее. Только что взошедшая луна ярко сияла на небосводе, отчего кроны деревьев были словно увенчаны опалами, жемчугами и бриллиантами. Высокая блестящая трава казалась изумрудной, а светлячки, разбросанные то здесь, то там в лесной чаще, бросали на фиалки, мох и плющ голубоватые отблески. Каждое дуновение ветерка приносило с собой, будто из азиатского леса, тысячи неведомых ароматов и таинственных звуков, дополнявших очарование картины.
Какое, должно быть, блаженство для поэта, рвущегося из Парижа, иметь возможность гулять днем и ночью в этой зачарованной стране, расположенной в самом сердце города!
Я был погружен в молчаливое созерцание, как вдруг между мной и волшебным зрелищем встала тень.
Это был мой черный человек; он обошел дом и теперь оказался у калитки.
— По-прежнему хотите войти? — спросил он.
— Более чем когда-либо! — воскликнул я.
Он загремел задвижкой, с грохотом снял железные перекладины, смотал цепь; лязг старого железа напоминал скрежет, с которым кованые тюремные ворота захлопываются за узником.
Однако это было не все. Когда черный человек проделал все эти операции, свидетельствовавшие о его глубоких познаниях в слесарном деле; когда он освободил калитку от всех баррикадировавших ее приспособлений; когда я уже решил, что она вот-вот распахнется, и в нетерпении ухватился обеими руками за прутья, выгнувшись, чтобы заставить калитку поскорее повернуться в петлях, оказалось, что она не намерена повиноваться ни усилиям черного человека, ни лаю собаки, невидимой в высокой траве.
Незнакомец сдался первым. Я же был готов толкать ее хоть до завтрашнего дня!
