Наша связь с народом стала укрепляться с каждым днем. Люди, желающие поступить к нам, направлялись Рыжиком и Пахомом Митричем, приводили с собой родных, знакомых. Но даже в этом случае мы подвергали каждого весьма внимательной проверке:
В то время нельзя было верить никаким документам. Шпионы и провокаторы могли получить любые мандаты от гестапо, добыть их от военнопленных или каким-либо другим путем. Так они забирали у убитых коммунистов партбилеты и, подделывая печать на фото, снабжали ими своих агентов. Поэтому приходилось проверять людей только на конкретной боевой работе. Новичков мы, как правило, зачисляли в наши рейдовые группы, которые посылались в районы Бобруйска, Мозыря, Бреста и в других направлениях.
Наши действия с каждым днем расширялись, захватывая все новые и новые районы.
В августе мы получили из Москвы мощную радиоаппаратуру и специалистов радиотехники. После этого мы могли говорить с Москвой в любое время суток. В сентябре вся наша периферия была снабжена радиоаппаратурой. К осени отдельные наши отряды, расположенные на расстоянии добрых трехсот километров от Булева болота на важнейших участках железных дорог, имели со штабом четко налаженную радиосвязь.
В конце августа на Булево болото спустился на парашюте молодой командир капитан Черный. Это был среднего роста, красивый чернобровый донской казак, горячий, но умный и восприимчивый командир, имеющий хорошую спецподготовку. Он быстро освоился в наших делах и, уйдя с группой бойцов под Барановичи, тоже занялся там, наряду с добычей сведений о противнике, организацией крушений поездов. Быстро нашел исполнителей среди железнодорожников, оставленных гитлеровцами на службе. В течение короткого времени ему удалось организовать столкновение шести вражеских эшелонов. Так возник еще один способ уничтожения вражеских эшелонов. Сталкиваясь на полном ходу, два состава не только разбивались полностью, но разрушали большой участок Железной дороги, а иногда и связь.
У меня появился еще один боевой и способный помощник.
Правда, сначала этот командир слабовато ориентировался в наших таежных лабиринтах. Но когда я, набравшись терпения, заставил его «сводить» меня раз-другой на наши вспомогательные точки, помог ему освоить некоторые приемы, он быстро ликвидировал и этот свой недостаток.
11. Эшелоны летят под откос
В те дни, когда мы повели решительное наступление на магистрали врага, фашистское командование не имело опыта и плана борьбы с диверсиями на железных дорогах. Охрана железнодорожного полотна была на первых порах недостаточной. Во второй половине августа 1942 года гитлеровцы поспешно организовали крупную карательную экспедицию. Три немецкие дивизии из числа следовавших на восточный фронт были высажены в Слониме и Барановичах. Тридцать тысяч солдат и офицеров начали прочесывать цепью леса с запада на восток.
Им удалось почти полностью разгромить еврейский партизанский отряд, обремененный семьями, базировавшийся в так называемых волчьих норах. Часть других партизанских подразделений, формировавшихся тогда в районе Ружанской пущи, разбилась на группы и двинулась на восток. Но в районе восточнее линии железной дороги Барановичи — Лунинец большинство этих партизанских групп присоединилось к объединениям Варвашени и Комарова и только небольшая часть их продвинулась в Любаньский партизанский район.
Пришлось основательно побегать от этой облавы и Антону Петровичу Брынскому.
— Товарищ комиссар у нас очень легок на побудку, — говорили мне о нем хлопцы. — Зато хорошо бегает по болоту и, где нужно, умеет правильно маскироваться.
Подрывные пятерки, рассредоточенные в различных местах, просачивались через немецкую блокаду и успешно продолжали свое дело. Цепи гитлеровских солдат не успевали удалиться и на десять километров от полотна, как позади них, на магистралях, с наступлением темноты снова гремели взрывы. Фашистские заправилы поняли, что и этот способ борьбы с крушением поездов не даст им нужного эффекта.
Тогда фашистское командование решило усилить охрану железных дорог. Сначала оно попыталось использовать для этого жителей окрестных деревень и обязало каждого крестьянина нести определенные повинности по охране железнодорожного полотна. На небольшой участок ставились два человека, им вменялось в обязанность патрулировать, чередуясь круглые сутки. Обходчики эти были безоружны, и в их обязанность входило только давать сигналы гитлеровцам в случае приближения подозрительных лиц к железнодорожной линии. Но мы быстро применились к новой обстановке. Наши люди заранее обрабатывали обходчиков в деревнях, и они либо не появлялись в назначенное время на своих участках «по болезни», либо под каким-нибудь предлогом стягивали стражу нескольких участков в одно место, оставляя нужный нам отрезок пути свободным для минирования.
Однако договариваться со сторожами не всегда было просто. Был на линии один такой обходчик — наши ребята так и прозвали его «клятой мужик», — к нему никак невозможно было подступиться. Не раз он отпугивал наших подрывников от линии, пронзительным свистом вызывая гитлеровскую вооруженную охрану. А однажды, внезапно появившись в сопровождении патруля, чуть не прихватил наших ребят на полотне. Бойцы отошли, отстреливаясь, а на оставленной под рельсами мине все-таки подорвался товарный состав: у борзого свистуна и охранников не хватило храбрости тут же разминировать путь. Они ушли отыскивать саперов, а поезд тут как тут.
Садовский послал Терешкова попытаться в последний раз добром договориться с «клятым». Зная за собой грех перед партизанами, страж этот избегал ходить по лесным дорогам один, а все больше отсиживался в деревне с немцами. Но ребятишки как-то рассказали Терешкову, что дядя Игнат пойдет в соседнее село к пану коменданту. Тут-то Терешков и подстерег сторожа на лесной дороге неподалеку от деревни.
Сторож, как завидел вынырнувшего из кустов парня с автоматом в руках, немедленно схватился за свисток.
— Не подходи, свистать буду, — предупредил он угрюмо.
Терешкову хотелось поговорить с дядькой в спокойной обстановке.
— Да я и не собираюсь к вам подходить, дядя Игнат. Зачем же свистеть? — мирным тоном сказал Терешков. — Мы с вами и так потолкуем.
— Не об чем мне с тобой толковать!
— Ну, это как сказать! А может быть, все-таки заболеете? А? — начал уговаривать Терешков. — И что вам за охота в ночь-полночь по линиям мотаться? Лягте себе спокойно и лежите дома. Супруга вам, может, горшок накинет на брюхо или компресс положит куда ни на есть.
Но «клятой мужик» не соглашался ни в какую.
— Мне, чать, жить не надоело, — упрямо твердил он. Козлиная бороденка его тряслась от страха, стоило Терешкову чуть шевельнуться.
Терешков ушел, не договорившись. Садовский решил встретиться с усердным стражем лично.
Черной ночью он со своими ребятами пробрался в деревню. Хату упрямого мужика «блокировали» Столь бесшумно, что хозяин очнулся лишь тогда, когда вооруженный автоматом Филипп Яковлевич крайне вежливо и тихо попросил его встать и побеседовать. Дядя Игнат начал с того, что поднял руки вверх, хотя никто его об этом не просил, и, признав стоявшего у двери Терешкова, всплакался:
— Да братцы ж вы мои, да отцы вы наши, да рад бы я душой вам пособить — немца боюсь, расстреляет!
— Других же не стреляют, — возразил Филипп Яковлевич. — Мы же вам не враги, мы вам все очень культурно обставим. Не хотите болеть, давайте мы вас свяжем на линии и в безопасное местечко положим.
— Сделаем свое дело, тогда кричи, сколько хочешь. Немцы вас найдут, скажете: связали, мол, напали сзади и связали. А не то в лес к нам идите, вас в лагерь примем и семью вашу в хорошем месте укроем.
Кончилось тем, что «клятой мужик» поддался на уговоры и обещал не свистеть и не кричать, дать себя связать около дороги. Как только раздастся взрыв, немецкий патруль должен был на него наткнуться.
Поздним вечером следующего дня группа Садовского вышла на подрыв поезда с солдатами, который должен был пройти на восток ровно в полночь. Подрывная машинка была установлена в кустах, метрах в ста пятидесяти от полотна, и около нее был оставлен один подрывник. Терешков с подручным бойцом, разматывая провод и таща сверток с толом, осторожно подбирались к полотну. За ними двигались Филипп Яковлевич и боец Кривышко.
Кривышко был ловкий парень, прошедший, как говорится, и огонь, и воду, и медные трубы, и волчьи зубы. Попав в плен, он вскоре бежал и скитался один в лесах, одичал, оброс и, может быть, вовсе пропал бы, если бы мы его не подобрали. У нас прижился хорошо. Человек он был отчаянной храбрости, охотно шел на любое дело и никогда не терял какого-то еле уловимого блатного оттенка в наружности и языке. Ловок и гибок он был, как кошка, а хватка у него была железная.
