озера. Одежда мужчины была серой, почти черной и порядком изношенной.
— Я хочу посмотреть на тебя, прежде чем ты уйдешь, — заявил незнаконец и заставил Ивэна подняться на ноги, крепко схватив за плечи.
Лишь посмотрев на путника, Ивэн оцепенел и затаил едва вернувшееся дыхание. Ему уже приходилось видеть этого мужчину раньше — тогда у него не было длинных спутанных волос и бороды, и он не был так похож на обыкновенного бродягу, но даже теперь сходство между ними было поразительным.
— Шире меня в плечах и через пару зим станешь выше, — гордо обронил путник, жадно разглядывая юношу. В этот раз Ивэн расслышал в его голосе что-то похожее на восхищение. Он закусил губу в попытке сохранить самообладание и спонтанно обнял отца.
— Это я убил тебя? Прости меня, — зарычал он, крепко зажмуривая глаза.
Внутри Ивэна все чувства обратились в иступленную надежду на прощение и возможность искупления. Он нес за собой тяжкий груз вины, и от нее невозможно было очиститься ни одной молитвой.
— Ты — наследник Дагмера, — Аарон отстранился, желая видеть лицо сына. — Ты прольешь немало крови, как всякий король. Но ты не отнимал мою жизнь, сын.
Ивэн чувствовал как пальцы отца больно смыкаются на его плечах. В его призрачном голосе грохотала сталь и приказ, которого нельзя было ослушаться. Ивэн не знал, сколько им был отведено на встречу, но понял, что отец боится не успеть — время сочилось сквозь хлипкую завесу окружающего их сна, и он ощущал это.
— Я не мертв, — тихим голосом выпалил Аарон и спутанные светлые волосы, послушные ветру, спадали на его бледное лицо. — Я лишь заключен здесь, и мне некуда больше вернуться в вашем мире. В ту ночь ты едва не погиб сам. Ты не ведал, что ведет тебя. Твой брат так долго служил злу, что стал им.
— Что ты хочешь этим сказать? Что я могу сделать, отец?
Слова вновь стали тонуть, отражаться, тянуться в широкую неизвестность. Ивэн погружался в плотный кокон злости — нутром он ощутил, что сон мог разорваться в любой миг, и именно когда он меньше всего желал этого. Он никогда не видел отца, не помнил его, и вот, когда Аарон так много мог ему поведать, все вокруг стало противиться их встрече.
— Запомни, Ивэн! Ты не должен умереть здесь, — Аарон говорил спокойно, но каждое слово отдавалось громким вяжущим эхом, пока отец, заключив в ладони лицо сына, продолжил: — Не здесь. И не сейчас. А теперь верни ее. Проснись.
Ивэн неотрываясь смотрел на отца, но успел заметить краем глаза, что снег вокруг снова становился черным, а эхо начал перебивать нарастающий шепот приближающихся змей. Он хотел предупредить об этом Аарона, но тот вдруг кивнул и тяжело толкнул его в грудь. Ивэн судорожно силился ухватиться за руку отца, но тот сделал шаг назад, наблюдая за тем, как лед уходит из-под ног сына.
— Проснись.
Эти слова стали последними, что были услышаны, прежде чем юношу поглотили темные воды озера. Барахтаясь в сковывающих ледяных водах сна, он понял, что отец говорил о короне, что теперь, должно быть, покоилась на самом дне. Как бы Ивэн не желал заполучить ее обратно, оставалось лишь смириться с тем, что она останется там навсегда. Холодная вода заполняла его легкие и неотвратимо губила разум. А затем образы сна разорвались на части и вышвырнули его как волны рыбу на берег.
Пробуждение от собственного крика нельзя было назвать приятным. Ивэну только и оставалось, что судорожно хватать ртом воздух. Он колебался. Мир, в который он вернулся, выглядел теперь еще более странным, пусть и отдаленно казался привычным. Находясь в полузабытии, он с криком сел на кровати и теперь, окончательно проснувшись, понял, что его крепко держала в своих объятиях девушка, обдавая шею горячим сбившимся дыханием.
Ее волосы и меховая накидка были мокрыми от последнего снега подступающей весны, а сама она дрожала, поддавшись холоду и волнению — из-под края ночной рубашки выглядывали голые щиколотки. От нее еле слышно пахло лавандой, и этот запах не оставлял Ивэну никаких сомнений — на краю его кровати, судорожно сжимая его до хруста ребер, сидела Мириам.
— Все хорошо, — тараторила она, пытаясь отдышаться. — Все хорошо. Все хорошо.
Мириам неслась в его покои быстрее ветра, но Ивэн никак не мог понять почему. Он напрягся, противясь окутавшему его чужому теплу после леденящих объятий такого реального сна. Он не помнил, чтобы его обнимала мать, в объятия девушки он никогда не попадал прежде, и для себя заметил, что ощущать кого-то рядом оказалось приятно.
— В этой кровати прежде не было девушек в ночных рубашках, — тихо обронил Ивэн.
Смех в ее обществе выступал чудесной броней от неловкости и смятения. Он надеялся, что Мириам с легкостью заглотит предложенную наживку и подарит ему один из всегда заготовленных смешков, тех, с которыми он был знаком по зловредным огонькам в ее глазах. Но она отпрянула и толкнула его в грудь совсем так, как по ту сторону сна сделал Аарон.
— Ты. Напугал меня. До смерти, — зашипела на него девушка, чеканя обиду в словах.
От выказанного ею беспокойства и сочувствия не осталось и следа. Она изменилась так резко, что Ивэн лишний раз упрекнулся себя — он знал ее, казалось, уже сотню лет, но все не мог свыкнуться с тем, как легко она вспыхивает от гнева. Огонь от огня. Он потупил взгляд, все больше погружаясь в недоумение, но вдруг испугался, что шея его не была спрятана под привычным платком и Мириам могла узнать о нем больше, чем хотела бы сама. Он мог просто приказать ей уйти, но никак не мог позволить себе растерять в этом приказе человечность. Она бежала к нему испуганная и потерянная не меньше, чем он сам, и вовсе не заслужила дурного обращения.
На столе у кровати догорали три свечи, явно зажженные заклинанием Мириам. Ивэн подумал встать и переместиться в более мрачную часть своих покоев, но попытка подняться была довольно резкой, и он, запутавшись в собственных простынях, рухнул обратно, теряя опору и широко раскинув руки.
Мириам беззвучно и быстро соскочила с края кровати, в два прыжка оказавшись у камина, и поленья, недогоревшие с вечера, вспыхнули алым. Она была так зла, что заставила бы гореть даже сам пепел.
— Я видела твой проклятый шрам, — тихо произнесла она. — Видела еще в хижине Гудрун, пока ты был без чувств. Видела, когда обрекла себя быть привязанной к тебе. Мой огонь… тот,
