в стаканном цехе ученицей была. Красота, конечно. Все звенит, крутится, только успевай.
Лиза слушает и не слушает, взвешивает товар — открывать скоро.
Таня подносит ей стопку тарелок.
— А вообще-то, везде интересно, — у нее мечтательные глаза. — Как говорит мой Витька, лишь бы работать с полным КПД, верно ведь?
— Эх, детсад, — Лиза качает своей пышной красивой прической, — Мой сынишка Толечка и то умнее тебя. — И подает ей белый передник: — На-ка вот, сегодня мой надень, потом свой сошьешь. — Улыбается: — И чтоб с полным КПД, ясно?
В чайной людно и уже душно. По стеклам течет. Гомон. Таня ходит меж столиков, собирает посуду. Вот Гришка-шофер ест винегрет, на стойку поглядывает. Но Лизы ему не видно, только ее сахарная наколка мелькает иногда поверх голов и звонкий голос доносится:
— Котлеты — одни, хлеб — триста, следующий!
Таня стирает со столиков, ходит, гордо поглядывая вокруг. Вот с мороза ввалились в чайную деповские девчата в телогрейках. Запахло бензином, смазкой. Гремят в углу рукомойником, занимают столик, одну сразу посылают в очередь.
Таня шурует в печи кочергой, слушает их грубоватые голоса. И к ним у нее — уважение, даже почтение. И кажутся ей эти двадцатилетние очень взрослыми.
Посуду со столов Таня носила в подсобку. В обед — горы посуды. Только успеваешь вымыть, и скорей белые стопки в зал, к Лизе.
— Ты больно-то не размывай, некогда, — кидает Лиза тихо. Народ к ней ломится.
Вода из крана бежит в мойку. Таня берет стакан, моет под струей, ставит на чистый поднос. Приноровилась, и получается ловко, как на заводе поточная линия. Звенит крышкой чайник, звенят стаканы, а Таня как в вальсе: берет — раз, моет — два, ставит — три. Раз, два, три. Раз, два, три.
Иногда, стуча босоножками, забегает Лиза. То к плите кинется, то в холодильник нырнет. На ходу спросит:
— Ну, как КПД?
— Как в стаканном цеху!
А по радио — производственная гимнастика:
«Встаньте прямо, поднимите руки на уровне плеч. — Таня взмахивает руками, они у нее по локоть мокры. — Упражнение начали, раз-два-три…»
Значит, в Москве только одиннадцать. А тут уже день-деньской. За белым морозным окном проехал красный автобус, пробежали ребята с портфелями.
Иногда через открытую дверь Таня смотрит на Лизу, любуется, как та ловко орудует у стойки. Народу к ней — тьма: и шоферы, и транзитные пассажиры, и сцепщики. И все — Лиза, Лиза! Всем нужна Лиза, все к ней с почтением. А она — как Хозяйка медной горы, стоит неподвижно, а руки как птицы порхают, от стойки к витрине, от витрины к весам, к бочке с пивом. Сережки вздрагивают, костяшки на счетах щелкают:
— Три бутерброда, треска, два пива. Все? Девяносто. Сдачи мелочи нету, — взяла рубль и ириску бросила. — Следующий.
В подсобке Таня чистит картошку, уже третье ведро с утра.
— А что я придумала, — говорит она Лизе, та наспех ест винегрет ложкой, прямо из бака. — Давай шторки на окна повесим, голубенькие. Я такой материальчик в сельпо видела. Могу сшить, хочешь?
Лиза жует, устало глядя в окно:
— Делать, что ли, нечего? И так не чаю, как отсюда вырваться. — У нее прямо ложка из рук валится.
«Нехорошо, конечно, из бака, — думает Таня, наливая чаю в стакан. — Но ведь и поесть-то ей толком некогда».
Лиза вздыхает:
— Есть у меня мечта, девочка. Хочу в вагон-ресторан уйти. Вот дельце одно проверну и сдам точку. — В зале шум. У стойки ждет очередь, но Лиза туда и глядеть не хочет: — Думаешь, нравится мне улыбаться тут всем? Думаешь, нравится?.. А надо. Вон Гришка-шофер на зиму дров подкинул, завмаг Толечку в интернат устроил. — И сразу голос потеплел: — В первый класс пошел мой Толечка. Палочки пишет, нолики. — Она помолчала и опять твердо: — И хоть одна я, Таня, хоть мать-одиночка, а Толечку выучу. Расшибусь, а выучу. Он у меня еще ученым будет… — Стоит Лиза, ест винегрет, а в глазах свое что-то, невеселое-невеселое. Еще не видела Таня ее такой.
— А вы бы замуж шли. Вы вон какая красивая.
Лиза усмехается горько:
— Господи, за кого замуж-то? За Гришку, что ль, голь перекатную! — и ложку бросила. — А солидные люди все женатые.
И опять в зал:
— Сардельки — одни, хлеба — триста… Таня, чай там скипел? — костяшки щелкнули, ириску бросила. — Следующий!
Чайник с кипятком ведерный, синей эмали. Прихватив тряпкой. Таня тащит его двумя руками. Уже шестой сегодня выпивают. Это сколько же люди пьют за сутки? Ну, по району, например? Или по области?.. А по всей стране? Ой-а-а… реки!
— А я говорю, мне сдача нужна, — это упрямится гражданочка в шляпе, из транзитных, не хочет ириску брать.
Лиза расстраивается.
— Ну сколько раз объяснять, гражданочка, — потрясла пустым блюдцем. — Нету мелочи, видите, — и вторую ириску ей бросила.
Сзади торопят:
— Ладно, дамочка, отходи. Нам на смену. — Тянут через головы деньги: — Лиза, пять пива.
А та как приросла:
— Я сдачи жду, — и глядит в упор сквозь очки.
«Бывают же люди! — Таня взгромоздила чайник на табурет. — Дались ей эти копейки!» И вдруг увидела блюдце, полное мелочи, под прилавком, на полочке.
— Лиза! — Чуть чайник не опрокинула. — Да вот же! — и достала скорей — мелочь брякнула.
Женщина усмехнулась, а Лиза померкла вся, зло взглянула на Таню:
— А кто тебя просил убирать? — и отвернулась. — Так, вот вам сдача. Следующий.
Таня мяла тряпку в руках. Не знала, куда деваться от взглядов. Постояла еще и молча пошла в подсобку.
Из репродуктора над ее головой диктор звонко вещал:
«Дорогие друзья! Начинаем концерт по заявкам наших доблестных воинов артиллеристов и ракетчиков!..»
— И не лезь в мои дела, — Лиза спокойно раскупоривала консервы на табурете. — И к стойке не подходи. А то первый и последний день тут. Поняла? — Сережки ее сердито дрогнули. — А то без тебя не знаю, что делаю.
Таня стоит как мертвая, машинально моет стаканы, раз, два, три — раз, два, три. А по радио давняя знакомая песня:
Поле, русское по-о-оле,
Я, как и ты, ожиданьем живу.
Верю молчанью, как обещанью…
За окном меркнет день. И уже фонарь над улицей качает желтый, тревожный свет, да перекликаются тепловозы.
Таня собирала со столов солонки, стаскивала грязные голубые клеенки. С улицы стучали, дергались. Звякал крючок на двери.
— Мне на базе шепнули, ревизия скоро. — Не обращая внимания на стук, Лиза «снимала остатки». — Надо все подготовить, чтоб комар носа не подточил. —
