— Нет, Рамиль, мы с визитом, но не к тебе. И вот еще, держи постановление, — именно эта бумага станет последней, полученной от меня Уизли.
Уже через десять минут я непроизвольно, сама того не замечая, царапала ногтями полусгнившую на вид, но крепкую в действительности древесину мощной двери с маленьким решетчатым окошком, ведущим в камеру Чарли Уизли. Прильнув всем телом к сырой шершавой поверхности, я часто дышала и всматривалась в ничего не выражающее лицо когда-то сильного мужчины. В уголке его рта собиралась слюна, он смахивал её рукой, а она собиралась снова и снова. Язвы на теле, рваная одежда, местами выпавшие волосы — результат негодного питания и отсутствия солнечного света, ведь камера находилась на этаже ниже уровня земли. Передо мной, на каменном грязном полу, среди кучи зловонных объедков сидела оболочка. Не человек. Дементоры постарались. Они могут.
Разочарование захлестнуло с головой.
— Ты от меня не уйдешь! Не уйдешь! — дико орала я и отбивалась от сильных рук супруга. — Ты узнаешь, почувствуешь!!! — меня пытались оторвать от решетки, в которую мои пальцы вцепилась мертвой хваткой, но в тот момент я была сильнее. Во мне кипела уже не злоба, а чистое зло. Хотелось отомстить не столько за сына, сколько за себя, за то, что со мной произошло, за то, какой я стала, за испытанную нелюбовь к родным крохам, за всю боль! И уже неважно, имел ли Чарли к ней отношение, или не имел…
Его, конечно, казнили. В специальном отведенном помещении нижнего яруса. По моей просьбе убивали его не Авадой. Пожиратели изобрели новый способ, гораздо более наглядный и мучительный. Приговоренному разрезали запястье, и уже оттуда, с каждой каплей крови, из него уходила жизнь. Считалось, если маг раскается и признает свою вину, его помилуют. Но помилования за все время произошло всего два или три, а вот убитых таким образом насчитывалось великое множество. Железное кресло с высокой спинкой, яма под ним, предназначенная якобы для сбора крови и вливания её обратно владельцу, в случае чего. Когда через весь зал вели Чарли, громыхавшего тяжелыми цепями, я в очередной раз неприятно поразилась его отсутствующему и немного детскому взгляду, он озирался, выискивая вокруг хоть что-то знакомое, и на долю мгновения задержался на мне. Я затаила дыхание в предвкушении «того», всё осознающего взора, которого так ждала, но поняла, что посмотрел он не в лицо, а на яркое лиловое платье, его я предпочла черному. Мог такой ошметок личности ощутить всю полноту моей мести? Нет, не мог. Он умер быстро, а я осталась жить дальше. Уведомление родителям о смерти сына, стоя у стойки в канцелярии Азкабана, леди Малфой отсылала уже почти лениво…
Поплакав для приличия на плече Люциуса, довольного не меньше моего, я вместе с ним прошла все по той же парадной дорожке, только в обратном направлении, и аппарировала в Малфой-мэнор.
* * *
Пройдет неполный день, и окружающие люди поймут, что мой хохот и танцы в обнимку с плачущим, наконец плачущим сыном — не признак переутомления. Я сошла с ума. Рассудок просто помахал мне ручкой и покинул свою хозяйку. Я не воспринимала реальность такой, какой она была. Мне повсюду чудились Корнеры, размножавшиеся в моем воображении с пугающей скоростью, я рыдала ночами над мужем, потому что мне казалось, что он не дышит, отравленный хитрым ядом Северуса, я вскакивала в полночь и кидалась в детскую рядом со спальней, услышав плач сына, который обычно крепко спал в такие минуты, видимо, мне чудился писк покойного Патрика. Мерещилась мне и Полумна, поющая тихим голосом заунывные песни, и Чарли, и окровавленный Симус, и отвергнутые родители, и Рон, протягивающий мне букетик фиалок на день Святого Валентина в Хогсмиде, да много еще кто беспрепятственно посетил тогда мой воспаленный мозг. Домашние меры и такое же лечение не давали результата, мое безумие было клиническим и требовало срочного вмешательства колдомедиков в лимонных халатах. Меня поместили в больницу Святого Мунго тайно, под покровом темноты, и о пребывании супруги лорда Малфоя в палате для особо важных «гостей» знали только главные лекари и семья.
Больше трех месяцев меня пичкали всевозможными зельями, применяли очищающие разум заклятия, выхаживали и всячески старались вернуть меня в ускользающий реальный мир. Состав посетителей со времени моего пребывания в Королевском госпитале расширился. На этот раз я не возражала ни против Драко, ни против Алексии или еще кого, но не потому, что была не против, а потому что не могла говорить. Я днями сидела в плетеном кресле-качалке, аккуратно сложив руки на коленях и молча уставившись на белую стену.
Лечение не прошло зря, не даром ведь кто-то придумал больницы, и по прошествии доброго десятка недель я встретила мужа, как обычно проведывающего меня по вечерам, такими словами:
— Я соскучилась по сыну, забери меня отсюда, мне уже лучше… — правдой было только последнее.
— Ты уверена? — с надеждой в голосе поинтересовался супруг и вопросительно вскинул бровь, все еще не веря в такие изменения.
— Уверена, Люциус, абсолютно уверена!
Мужа не пришлось долго упрашивать. Он устал, от всего устал. Ему хотелось привычного течения жизни, обязательных совместных завтраков и ужинов, хотелось видеть спокойного Драко и угукующего на моих коленях Габриэля, хотелось пререкаться с несговорчивой женой по утрам и мириться по ночам. Хотелось ходить к Лорду на собрания не с отчетами о моем самочувствии, а с демонстрацией своего владения политической ситуацией в стране, в конце то концов!
Я пропустила не только свой день рождения и годовщину официального признания обществом власти Волдеморта. Я не застала того момента, когда и моя скромная персона, стараниями того самого Волдеморта, стала фигурой на политическом небосклоне Британии — меня ожидало место члена Визенгамота. Пропустила появление пророчества о ребенке, рожденном шестого сентября 1999 года, гласившее о приходе нового спасителя страны, в помощь Лорду, разумеется. Ну, это я его так интерпретировала, может в нем и о чем другом говорилось, Риддла понять не просто. Да вообще, всё текло своим чередом — Габриэль набрал вес и без материнского молока, Драко работал, Алексия занималась дочерью, Пожиратели окончательно подавили сопротивление и наказали виновных в Зеленой битве, Кэрроу стал дедушкой, а Кисси успешно руководила хозяйством в доме, единственно родном для меня доме. Придя в себя от нахлынувшей со всех сторон повседневности, я уяснила, к счастью, что мой конец еще не настал, и до него еще долгий путь, одобрят который немногие, но зато именно те, кто мне дорог!
Я сама себе стала и жертвой, и палачом, сожгла дотла собственную душу, на собственной шкуре познала и рождение, и смерть — но это все сделало меня сильной, жесткой, и без ума влюбленной в жизнь…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
