Когда я снимаю свои теннисные туфли, дядька берет их рукой в латексной перчатке и убирает в пакет.
В школе ходили слухи, что мисс Фрасур сделали компьютерную томографию и обнаружили у нее в мозгу опухоль. Размером с лимон, с какой то желтой жидкостью внутри. И эта опухоль, по слухам, еще растет.
Перед тем как я натягиваю капюшон, дядька дает мне маленькую голубую таблетку и говорит, что надо держать ее под языком, пока она полностью не растворится.
На вкус она сладкая, таблетка. Такая сладкая, что рот наполняется слюной, которую мне приходится проглотить.
Он, этот дяденька, говорит, чтобы я легла на каталку. Головой на белую бумажную подушку. И мы поедем к бабушке.
Я спрашиваю, что будет с бабушкой? Она растила меня с восьми лет. Это мамина мама, и, когда умерли мама с папой, она проехала через всю страну, чтобы забрать меня к себе. Я уже легла на каталку, и дяденька в хирургической маске повез меня по коридору. Двери были открыты, и было видно, что все палаты пустуют. Простыни сняты. На матрасах остались вмятины от тел больных, которые лежали на этих кроватях. В каких то палатах работали телевизоры. В каких то палатах на тумбочках у кроватей стояли подносы с обедом, от томатного супа еще поднимался пар.
Дядька катил каталку так быстро, что плитка на потолке сливалась в смазанное пятно, и мне пришлось закрыть глаза, чтобы меня не стошнило.
В динамиках системы больничного радиовещания повторяли одно и то же:
– Режим тревоги: оранжевый. Восточное крыло, второй этаж… Режим тревоги: оранжевый. Восточное крыло, второй этаж…
А я все глотала слюну с приторно сладким вкусом той голубой таблетки.
Эта маленькая таблетка, говорит Ширли, две таких – это смертельная доза.
Очнулась я уже здесь, в этой комнате с видом на Пьюджет Саунд. С этим большим телевизором, с этой чистенькой ванной, отделанной бежевой плиткой. С интеркомом на стене у кровати. Сюда привезли кое что из моей одежды и музыки, из дома. Все было сложено в большие коробки, обернутые в целлофан. Наверное, за мной наблюдали через камеру, потому что, как только я села на кровати, интерком сразу сказал:
– С добрым утром.
Бабушка умерла. Реймон умер. Мисс Фрасур, моя учительница английского, умерла. Это случилось четыре Рождества назад, но с тем же успехом это мог быть и повтор старой черно белой телепередачи, которую я смотрела сто лет назад.
В Сиротском приюте теряется ощущение времени. По документам, мне сейчас двадцать два года. Вполне взрослая девушка, мне уже можно пить пиво, а я целовалась всего один раз, с мертвым мальчиком.
Один, два, три дня – и жизнь закончилась. Я даже не окончила школу.
Вирус Кигана первого типа может накапливаться в организме годами, а потом наступает такой момент, когда ты заражаешь другихлюдей. И не жди, что тебе предоставят адвоката. Или омбудсмена. Или специалиста, который бы изучил твое дело и
признал, что ты остро нуждаешься в моральной поддержке. Все кончается здесь, на Колумбия Айленд, где тебя поселяют в приличную комнату, как в хорошей гостинице, скажем в «Рамаде» или «Шератоне», но уже до конца жизни. Та же самая комната. С тем же самым видом. Та же самая ванная. Еда прямо в номер. Кабельное телевидение. Коричневое покрывало. Две подушки. Одно кресло с откидной спинкой.
Эти люди, запертые здесь навсегда, они ни в чем не виноваты. Если они и сделали что то не так, то только одно. Сели рядом не с тем человеком в самолете. Долго ехали в лифте с кем то, с кем не обмолвились ни единым словом – а потом просто не умерли. Существует немало способов, как провести жизнь взаперти. Здесь, на маленьком острове посреди Пьюджет Саунд, штат Вашингтон, в военно морском госпитале Колумбия Айленд.
Большинство обитателей Приюта, они поступили сюда “в возрасте семнадцати восемнадцати лет. Здешний главврач, доктор Шумахер, говорит, что мы сами заразились еще в детстве, и долгие годы вирус никак себя не проявлял, а просто накапливался в организме. И как только его концентрация достигла некоей критической массы, люди, нас окружавшие, начали умирать.
Когда Центры контроля вирусных заболеваний фиксируют случаи множественных смертей, тебя вычисляют, упаковывают в трехслойный виниловьгй комбинезон и привозят на остров, где тебе предстоит оставаться до конца жизни.
У каждого обитателя Колумбия Айленд – своя собственная зараза, говорит Ширли. Уникальный убийственный вирус. Смертоносные паразиты или бактерии. Вот почему их всех держат в строгой изоляции. Чтобы они не поубивали друг друга.
И все таки, говорит Ширли, им обеспечивают все удобства. Зимой работает отопление. Летом – кондиционер. Их хорошо кормят, готовят специально для них. Рыба и овощи. Мороженое. «Клубные» сандвичи. Все, что позволяет бюджет.
В августе, в самую жаркую пору, говорит Ширли, она уже страшно довольна, что работает здесь – из за одного только кондиционера.
Ширли называет всех обитателей Приюта «дойными коровами крови». В комнате каждого пациента из стены под зеркалом торчат две длинные резиновые руки – две перчатки из плотной пуленепробиваемой резины. Раз в два три дня за зеркалом зажигается свет, и становится видно, что там сидит лаборант, он или она сует руки в перчатки в стене и берет у тебя кровь для анализа; пробирка с кровью помещается в маленький переходный шлюз, и ее забирают туда, на ту сторону.
Когда зажигается свет, когда зеркало у тебя на стене превращается в смотровое окно, становится видно камеру, которая всегда на «посту». Всегда наблюдает. Записывает каждое твое движение.
Помимо прочего, в должностные обязанности Ширли входит выводить дойных коров на прогулку.
Раз в два три дня коровам разрешают надеть герметичные комбинезоны. Внутри этого комбинезона скафандра пахнет припудренным латексом. Срываешь цветок или ложишься на травку – и чувствуешь только латекс. Под закрытым наглухо капюшоном слышен лишь звук твоего собственного дыхания. Обитатели приюта кидают друг другу тарелку фрисби и всегда знают, сколько у них остается минут, пока Ширли не загонит их всех обратно. Они ни на миг не забывают о снайперах с винтовками, которые следят за ними на случай, если кто нибудь из обитателей Приюта бросится в воду и попытается совершить побег. В этом костюме скафандре с автономной системой подачи кислорода можно спокойно пройти по дну Пьюджет Саунд до самого Сиэтла. Наблюдая за тем, как у тебя над головой проплывают темно синие силуэты больших кораблей.
Если вам интересно, как я оттуда сбежала…
– После той долгой подводной прогулки, – говорит Мисс Апчхи, – у меня что то случилось с носовыми пазухами. – И она вытирает нос рукавом.
Там, на больничной лужайке на Колумбия Айленд, они кидают друг другу тарелку фрисби. В своих мешковатых синих комбинезонах они похожи на компанию плюшевых зверей. Все ярко синие, с головы до ног. Все обливаются потом под несколькими слоями латекса и прорезиненного нейлона. Бегают, ловят тарелку под прицелом снайперских винтовок. Звучит не особенно весело, но все равно хочется плакать, когда время прогулки кончается, и надо опять возвращаться к себе, в эту комнату, где тебе предстоит провести целую жизнь в одиночестве.
Среди обитателей Приюта есть молодая девчонка с зелеными глазами. И парень – с карими. Когда на всех надеты синие скафандры, видны только глаза. Этот парень с карими глазами, говорит Ширли, и есть тот самый новенький с вирусом Кигана первого типа.
Тот самый новенький с большим членом. Ширли видела. Через одностороннее зеркало.
Ширли говорит, что в следующий раз, когда я буду общаться с доктором Шумахером, мне стоит спросить у него насчет учреждения программы «разведения и размножения». Может, у нас с этим парнем родятся дети с иммунитетом к вирусу Кигана первого типа. Хотя существует опасность, что у нас с ним разные подвиды вируса, и мы просто убьем друг друга.
Или у нас родится здоровый ребенок… и мы убьем его своей заразой.
– Погоди, – говорит Ширли. – Не торопись. Не думай о детях. Не думай о смерти. – Она говорит, что сейчас самое главное – это моя дефлорация.
Мы, вдвоем с этим парнем, запертые в одной комнате. Оба – девственники. Видеокамера за зеркалом – наблюдает. Врачи надеются, что мы выродим панацею, которую правительство сможет запатентовать. Эти хитрые дяди из компании, производящей лекарственные препараты. И все же, если появится лекарство, это будет хорошо.
И секс. Секс – это тоже хорошо.
Ширли говорит, что неплохо было бы устроить танцы для обитателей Приюта, но вы только представьте себе эти синие мешковатые комбинезоны, которые жмутся друг к другу и покачиваются под музыку… не самое приятное зрелище.
Когда мы общаемся с доктором Шумахером, я говорю мало. Как это видится мне, у меня не так много воспоминаний, чтобы растрачивать их впустую. Мои самые лучшие воспоминания: как я спасаю планету от злобных пришельцев или убегаю на моторном катере от сексапильных русских шпионов. Но это не настоящие воспоминания. Это из фильмов. Я забываю о том, что девчонка, которая все это переживала, – актриса.
