— А металлоискатель? Твой отец говорил, что ты его сделал.
— Да не совсем, чтобы сделал. Там простая такая схема. Та штука, которую Див нашел, она не из металла. И я тоже почуял, но смутно так. И он тоже… вот. Я и подумал, что если поработать, то можно перенастроить. Ну, чтоб на силовые потоки реагировал. Только… не помню. На самом деле не помню. Помню, как мы поехали.
— Без нас, — проворчал Мор.
— У тебя тогда… ну, дядька Мирослав забрал… сказал, что… период сложный.
— Это да. Но могли бы и подождать.
— И было бы трое лежащих, а не двое, — резко осекла я. — Извини.
— Ты права, — Гор потряс головой. — Я должен был сказать… спросить… а мы полезли. И вот.
Тут я промолчала.
А умылась в туалете, благо, имелась вода. Да и почистилась, оно несложно, когда сила есть. Стоило закрыть глаза, сосредоточиться, и тело само сделало.
Ведьму сложно убить.
Тем паче стеклом. Хотя да, попади в глаза, пришлось бы помучиться. Но нет, опять повезло.
А змейку все одно жаль.
Или нет?
Я снова отерла лицо. Раны пусть не затянулись до конца, но хотя бы не кровят. К вечеру только бледные пятнышки от них останутся. А к утру и это пройдет.
Хорошо, когда сила есть.
Глава 42
Следователь, которого сопровождал княжич Лютобор, отыскал меня ближе к вечеру. Был он вежлив, степенен и спокоен. И вопросы задавал такие… общие.
И меня выслушал весьма внимательно. Беседу, правда, записал на диктофон, сказав, что для расследования надо. Ну мне не жалко.
Протоколы, к слову, мне уже готовые протянули.
Я прочла и подписала.
— Дело пока не закрыто, — следователь поглядел на княжича, который просто сидел в стороночке, делая вид, что он здесь лицо совершенно случайное. — Однако, сколь мне кажется, претензий со стороны закона к вам не будет. Напротив…
Правда, что именно «напротив» он не сказал.
Вежливо откланялся.
А вот Лют остался.
И в холодильник полез.
— Извини…
— Когда нервничаешь, то ешь много?
— Это да… будешь?
— Буду.
Сила возвращалась, но как-то медленно, и оттого ли, от чего иного, но я снова чувствовала себя вялой и сонной. Есть и то не слишком хотелось. Тянуло не спать, скорее уж забраться в кресло, обнять себя и сидеть, сидеть, не шевелясь.
Я и забралась.
И не заметила, как кто-то набросил на плечи плед. И даже, кажется, задремала, потому что, когда проснулась, за окном было темно, а на кухне — пусто.
От княжича остался пакет с едой, что характерно, уже знакомый, от княжеского повара.
И записка.
«Не решился будить. Вынужден отъехать. Буду, как только смогу».
Я перечитала её трижды.
Вздохнула.
И доползла до стола. Сонное оцепенение никуда не делось. То ли нервы это, то ли просто усталость накопилась, а может, что-то еще… главное, ела я, не особо разбирая, что именно. И поев, добралась до постели, в которую и рухнула.
Спала опять без снов.
А разбудил меня телефон. Тренькнула СМС-ка.
«Приходи. Есть разговор. Афансьев».
Надо же, объявился.
Я села.
Потянулась. За окном светало. Время — начало седьмого. Но я, кажется, в кои-то веки выспалась. Значит… значит, надо идти. Главное, можно не уточнять, куда.
Сама знаю.
Луг. Лес. Все знакомое до боли. И тень дуба падает на плечи. А с нею — и прохлада. Шелестят листья под ногами, и над головой тоже.
Иду.
Переступаю через корень, который змеею выскальзывает из-под земли, чтобы в землю же уйти. И дохожу, глажу ствол, удивляясь бархатистости коры. А потом замечаю человека, который сидит на одном из корней, прислонившись спиной к стволу. Глаза его прикрыты и человек кажется спящим.
Но он не спит, я знаю.
И он знает.
— Привет, Ласточкина, — голос Афанасьева глух. — Неплохо выглядишь.
— Спасибо. И… здравствуй, наверное.
Мне не страшно.
Неловко немного, будто я случайно подсмотрела за… сама не знаю, зачем.
— Поговорим? — я осматриваюсь и нахожу еще один корень, на который удобно сесть. А можно сразу и на листья, они сухие и мягкие, что перина. — Давно ждешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не особо.
Глаза у него уставшие. И сам он тоже устал. От лет прожитых, от жизни. Я зачерпнула листья, подняла их и позволила упасть.
— А если бы я не пришла?
— Ты же пришла, — Афанасьев пожал плечами. — Ты изменилась.
— Пожалуй.
— Это хорошо. Все меняются.
— И ты?
— И я.
— Расскажи, — прошу, не требую, потому как не имею права требовать что-то. Но Афанасьев тяжко вздыхает. И руку свою прячет под выцветшую джинсовку. Ткань почти белая, а кожа — смуглая. И это режет глаз.
— Сложно… ты, извини, что так… — он провел ладонями по волосам. Короткие. И седые. Сквозь седину просвечивает темная же кожа головы. — Получилось.
— Я не в обиде.
Да и вправду, чего обижаться?
— Сейчас, — Афанасьев привстал и вытащил из-под куртки пластиковую папку, которую мне протянул.
— Что это?
— Документы. На дом. Дарственная и все такое… оно, конечно, и так твой, но с документами, знаю, тебе будет спокойнее.
Папка повисла в воздухе.
— Бери, бери… я там все одно жить не смогу. А ты, гляжу, и прижилась. Дом хороший, старый… ему помощь нужна.
Улыбка у Афанасьева виноватая.
— Тут все по закону… если не веришь, к князю сходи.
— Верю.
Брать все-таки как-то… не знаю.
— Ты его продать мог бы.
— В теории, конечно, да, — не стал спорить Афанасьев. — Мне и предлагали. Еще когда Наины не стало, так Цисковская вышла. И дом купить хотела, и землю, и все-то… потом еще из Ковена. Тебя будут звать. Ну, чтобы вступила. Обещать там всякое… не особо верь. Там, как везде, за вход — рубль, а выйти — червонец, да и то не отпустят.
Мне? В Ковен? Не то, чтобы невозможно вовсе… раньше я о таком не думала. Мне и профсоюза хватало, в который ежемесечно отчисления шли. А Ковен, он ведь для тех, у кого род и дар крепкий, и делами они занимаются куда как серьезными. В Ковене участковым ведьмам не место.
Но теперь…
Да, пожалуй, если захочу, могу попробовать вступить. Но захочу ли?
— Так почему не продал?
— А толку? Цисковская все одно войти не смогла бы. Эти документы — людское. Правила, законы… тут же все по иным живет. И нарушать их не след. Да и князь бы не дозволил. Дом этот продать или передать, или еще чего сделать, только с их дозволения можно. В смысле, родового. А он бы не дозволил. Сам бы, конечно, компенсацию выплатил, да… но деньги мне никогда особо не интересны были.
— И поэтому даришь?
— Отдаю. Дом тебя принял. А ты его. Стало быть, он твой. Все просто.
Ну да, куда уж проще-то.
И все одно не понятно.
— Наина… бабка моя многого натворила. Да и я сам, как выяснилось, не лучше. Так что, считай, долг отдаю. Не тебе — людям. Городу вот.
Афанасьев потер щеку. А щетина-то немаленькая. И как долго он по лесам прячется? И прячется ли…
— С чего все началось?
Я положила папку на колени.
— С чего… с той истории, когда некий княжич влюбился в ведьму. А она в него. И все там вышло криво да косо… — Афанасьев поглядел на меня искоса.
— Знаю. Сказывали, — кивнула я. И он вздохнул с облегчением. — Как им помочь?
— Без понятия, — Афанасьев руки поднял. — Силой клянусь. Именем и душой. Я… ж ведьмак, мне многие пути закрыты. Что бабка рассказывала, то рассказывала. Только… она как-то упомянула, что помочь можно, да цена неподъемна.
Ясно.
Но в теории можно. Хотя… если старая и опытная ведьма цену неподъемною назвала, то стоит ли мне пытаться?
Афанасьев чуть качнулся, будто встать пытаясь, но усидел.
— Так вот… тут многое сошлось. От века род Афанасьев тут стоял, землю эту хранил и силу с того получал. Ведьмин род, женский… и тут снова я знаю малость. Кто будет с выродком секретами делиться. Наина на эту тему говорить не любила. Да и отношения с нею сложные были. Вот вроде речь придумал… а как до дела, так все слова из головы-то и повыпали.
