в Соединенных Штатах, телекоммуникации в России имели превосходный потенциал. Но доля капитала в 1 миллиард долларов с лишним в государственном предприятии — это не то, что можно легко сбыть в случае, если российские политики пойдут на попятную, и это влекло за собой риски, казавшиеся сумасшедшими для большинства иностранцев. Даже на фоне потока портфельных инвестиций в Россию прямые иностранные инвестиции в страну никогда не исчислялись более чем каплей.
Если выбор «Связьинвеста» казался опрометчивым по формальным признакам, он был еще более безумным, принимая во внимание то, что Соросу было известно о России44. В июне 1997 года, как раз накануне закрытия аукциона, Сорос получил секретное обращение российского правительства с просьбой о срочном финансировании. Президент Ельцин поклялся погасить задолженности по пенсиям и заработным платам в госсекторе к 1 июля, и ему нужен был временный заем, чтобы уложиться в этот срок. Без ведома рынков и Международного валютного фонда, который занимался мониторингом ужасного состояния российского долга, Сорос дал в долг правительству несколько сотен миллионов долларов. Если бы он этого не сделал, хрупкая законность власти Ельцина развалилась бы, а рабочие, которым не заплатили, начали бы забастовку.
С точки зрения Сороса — благотворителя и государственного деятеля, тайный заем вызывал вопросы. Сорос делал это за спиной у Международного валютного фонда, и в то же самое время он агитировал Россию стать ответственным членом международной валютной системы45. Но, с точки зрения Сороса-инвестора, тайный кредит выглядел еще более странно. Сорос был готов выложить 1 миллиард долларов, которые трудно будет вернуть, за теорию о том, что Россия пришла к стабильности, но безрассудство, о котором так явно свидетельствовал тайный заем, говорило о том, что стабильность была призрачной. В своем триумфе со стерлингом и в торговле тайским батом команда Сороса использовала свою проницательность, зная слабость финансовой и политической системы, и нанесла несколько ударов, принесших прибыль. В России в 1997 году Сорос имел возможность видеть эти слабости сквозь привилегированное окно, но он все же инвестировал, словно никогда не слышал о них.
Сорос вел себя так из-за того, что обладал комплексом мессии. В роли благотворителя он пытался спасти Россию от ее грехов. Теперь он убедил сам себя, что может спасти Россию в еще большей степени, если рискнет своим состоянием в этой стране. Как он сам говорил:
«Я нарочно подставился. Быть бескорыстным благотворителем было отчасти «слишком хорошо, чтобы быть правдой». Это возводило мой собственный образ в ранг божественного, вне схватки, делающего добро и борющегося со злом. Я говорил о своих мессианских фантазиях, я их не стыжусь… Я мог видеть, особенно в России, что люди просто не могли понять, зачем я это делал… Мне казалось, что появиться в качестве грабителя-капиталиста, который печется о культурных и политических ценностях, было более правдоподобно, чем появиться бесплотным интеллектом, который отстаивает преимущества открытого общества. Я мог бы служить примером для подражания зарождающимся грабителям-капиталистам из России. И вступая в борьбу в качестве инвестора, я сошел с Олимпа и стал человеческим существом из плоти и крови»46.
Сорос надеялся, что приватизация «Связьинвеста» наметит поворотный пункт для России47. До 1997 года государственные активы передавались российским олигархам по бросовым ценам, а иностранные инвесторы были исключены из этого процесса. Но на этот раз иностранцы были допущены, и тот, чья ставка будет наиболее высокой, должен был победить. В некотором роде Сорос был прав: когда в июле 1997 года были открыты торги, консорциум, которому он жертвовал, предложил наибольшую сумму и выиграл. Но не было даже отдаленно очевидно, что для этой победы необходимо было участие мессии, и кроме того, это была пиррова победа. Олигархам, проигравшим торги, принадлежали газеты и телестанции, и вскоре наружу выплыла череда историй, в которых поливали грязью интриги победителя. Недели клеветы и оскорблений заставили трех правительственных чиновников уйти в отставку и отвлекли администрацию Ельцина от ее реформаторского курса. Будучи далекой от того, чтобы помочь России преодолеть кризис и перейти к более чистому виду капитализма, эта история со «Связьинвестом» повергла правительство в хаос.
Тем временем волны шока начали накатываться из Азии. Банки, которые кредитовали Таиланд, Индонезию и Южную Корею, стали терпеть убытки и были вынуждены отзывать некоторые займы из России. Российские финансисты понимали, что война за «Связьинвест» означала конец экономической реформы, и они присоединились к борьбе за вывод денег из страны. В результате азиатского экономического кризиса цены на нефть упали, а Россия была главным ее экспортером. Попавшая в тиски между сокращающимися доходами от экспорта и оттоком капитала, Россия столкнулась с мучительной кризисной ситуацией. Чтобы привлечь инвесторов, правительство вынуждено было предлагать любые самые высокие процентные ставки по облигациям. К апрелю 1998 года процентная ставка по краткосрочным рублевым облигациям в пересчете на год достигла 30 %, несмотря на то что срок их погашения был достаточно коротким и снижал риск для покупателей. В мае доходность так называемых ГКО достигла шокирующих 70 %.
В хаосе, который последовал после тендера «Связьинвеста», неликвидная позиция Сороса в 1 миллиард долларов выглядела безумной. Но желание заработать 70 % на краткосрочных правительственных облигациях было совсем другим делом, и веко-
ре у половины хеджевых фондов Нью-Йорка потекли слюнки. Трехмесячные облигации с двухзначным доходом, несомненно, были сделкой десятилетия. Финансы России представляли некоторые риски, но на краткосрочном горизонте это казалось приемлемым. Запад не даст такой ядерной силе, как Россия, прекратить выплату дивидендов и погрузиться в хаос, звучал аргумент, и если ситуация ухудшится, Соединенные Штаты надавят на МВФ, чтобы тот увеличил поддержку России. В июне Goldman Sachs гарантировал выпуск российских облигаций на сумму 1,25 миллиарда долларов, и этот выпуск пользовался настолько хорошим спросом, что его распродали за один час. Каждый макроинвестор Манхэттена, от Сороса до Tiger и более мелких игроков, жаждал российских инвестиций48.
Но самая экзотическая российская игра в тот момент не шла ни в какое сравнение с ГКО. Это была игра на палладии.
СО ВРЕМЕН СВОЕЙ ПЕРВОЙ ПОЕЗДКИ В СИБИРЬ в 1994 году Дуайт Андерсон продолжал выстраивать позиции Tiger в отношении палладия. Он научился ориентироваться на российском рынке палладия. Каждый год органы законодательной власти и правительственная экспортная компания спорили, сколько металла должно быть продано, затем центральный банк, Министерство финансов и чиновники Норильска спорили, кто и почем сможет продать палладий из выделенной квоты. Андерсон подпитывал свои взаимоотношения с ключевыми продавцами металла
