ему, как хорошо он заживёт, если сделает всё как надо.
Но пройти отряду почти в дести человек, в латах и при лошадях по городу, так чтобы его не обнаружили, — задача даже ночью невозможная. Пару раз окна домов открывались, и люди высовывали из них головы, пытаясь разглядеть, что там в темноте происходит, пытались светить фонарями и, замечая массу вооружённых людей, интересовались:
— А это кто тут бродит? Что это такое?
— Спите, спите, честные люди, — отвечал таким кто-нибудь из офицеров, — всё в порядке, это мы, не воры.
— Это ещё надо посмотреть, — брюзжали жители, вглядываясь в шагающие массы солдат. — Не воры они, а раз так, чего же шастаете по ночам?
— Охраняем ваш покой, — отвечали офицеры, и колонна, по мере сил соблюдая тишину, продвигалась по ночным улицам дальше.
В одном месте, где улицу освещал висевший над дверью кабака большой фонарь, пришлось остановиться, и чтобы весельчаки, шумевшие в заведении, не слишком любопытствовали, Рене распорядился дверь кабака закрыть и подержать её запертой пока колонна не пройдёт. И хоть возмущённые посетители стали из-за двери браниться и обещать избить шутников, солдаты так и не выпустили никого, пока отряд не прошёл и не скрылся в темноте.
И, конечно же, на пересечении небольших улиц рядом с часовней святого Антония они всё-таки наткнулись на отряд ночной стражи. А было стражников шестеро. Причём стража, заметив фонарь Дорфуса, притаилась и дождалась его, а когда он подъехал ближе, вышли, пошли к нему с оружием наготове — видно, не разглядели впотьмах, что в десяти шагах за майором едет полковник Рене и целая колонна отборных солдат.
— А ну, кто тут? — бодро выкрикнул командир караула. — Отвечай по-хорошему!
— Убери-ка железо, дурень, — вместо майора отвечал шедший за ним сержант; он и ещё пара солдат уже обогнали остановившегося майора, — чего задираешься, не видишь разве, что честные люди идут?
Тут стражники пригляделись, и им даже в темноте стало ясно, что сила совсем не на их стороне, и тогда главный стражник поумерил рвение и сбавил тон:
— А что это… А куда это вы идёте, господа?
— Господа стражники, вам не о чем беспокоиться, мы не разбойники, — уже проехав вперёд колонны и появившись в свете ламп, произнёс генерал. — И оружие свое вы лучше опустите. Мы ваши союзники.
На что командир отряда стражи и не нашёлся, что ему сказать, кроме:
— Ну, раз так… то ладно, — но тут один из его подчинённых что-то ему шепнул, и он оживился: — А не скажете ли, господа, отчего это вы гуляете так поздно? До полуночи два часа осталось, не больше, а вы ходите тут. К чему это?
А меж тем стражников тихо и быстро обошли со всех сторон солдаты во главе с одним из пехотных ротмистров, и эти самые солдаты, эдак невзначай, стали у стражников забирать их алебарды.
— По делам идём, друг мой, по делам, и вы давайте с нами пройдитесь немного, — отвечал ему генерал ласково, а сам уже ближайшему сержанту махал рукой.
— Господин, да как же так, — возмущался начальник караула, когда, отобрав у него и у его людей оружие, солдаты толкали их вперёд: иди давай, не задерживай движение, — как же так, мы же тут на карауле.
— Ничего-ничего, — уже из темноты отвечал ему генерал, — скоро мы вас отпустим.
Но это были все приключения, и до самой цитадели больше ничего с отрядом не происходило. И вскоре майор Дорфус остановил колонну и послал солдата за генералом, а когда тот приехал, сообщил ему:
— Пришли. Вон за тем поворотом, вон, где угол дома, там уже мостик и цитадель, западные ворота.
Генерал обернулся и, почти не различая в темноте своих людей, произнёс:
— Фон Флюген, ротмистра Юнгера и капитана Неймана ко мне.
И когда те пришли и собрались вокруг фонаря Дорфуса, генерал начал последнее совещание.
— Юнгер, пять человек и вы с ними — станете у угла того дома, но к дому тому идите спешившись, лошадей ведите в поводу. И шагом, тихонечко.
— Ясно, — шептал тот ему в ответ.
— Знаете сигнал?
— Когда мне помашут фонарём, значит, пришло моё время, и я галопом лечу к воротам на помощь капитану Нейману.
— Сержант, — продолжает генерал, — когда дашь сигнал?
— Как только капитан войдёт в дверь, я сразу машу фонарём и сам иду за ним.
Волков смотрит на старого солдата, потом на капитана, и спрашивает:
— Может, алебарду возьмёте хоть одну?
— Нет, нет, — те оба отказывается, и сержант говорит: — Тут лучше с топором работать, у ворот человек шесть стражи, темно будет… Если свалка начнётся, то лучше работать топором.
— Только постарайтесь никого не убивать, нам лишняя кровь не нужна — ну, если разве что совсем оголтелых.
И капитан, и сержант это помнили.
— Хорошо, не будем.
— Полковник Рене? — генерал смотрит на родственника.
— Как только ротмистр поскачет, я сразу веду за ним первую штурмовую роту; если ворота ещё не будут открыты, открываю их и жду вас, господин генерал.
— Всё, господа, — говорить было больше не о чем, пришло время дела. — Читаем молитву и пошли.
А тут как раз кстати и дождь начался.
Фон Готт тем временем привёл Кохнера. Волков отметил, что тот так и не набрался духа, он всё ещё боялся — нет, не идти к воротам, толстяк боялся последствий. И генералу снова пришлось обещать ему, что всё у него будет хорошо, потому как он выбрал сторону Господа, а Господь чад своих не бросает.
Но долго это продолжаться не могло; ротмистр Юнгер со своими кавалеристами уже находился на месте, передовой отряд полковника Рене из тридцати человек отборной пехоты и десятка арбалетчиков тоже был готов, осталось дело за главным.
— Ну, ступайте, друг мой, да хранит вас Отец Небесный, — произнёс Волков, осеняя толстяка святым знамением, — думаю, что через час вы будете уже дома, а завтра, ну, или послезавтра, вы уже займёте свою должность в городской страже.
— Да, да…, — вздыхал тот, тоже крестясь, вот только делал он это рассеянно, видно, не отпускали его грустные мысли.
И тогда генерал негромко сказал закутавшемуся в плащ Нейману:
— Приглядывайте там за ним.
— Уж и не
