В мгновение тишины, за которым следует… заключительный стон.
«Я — не один, пока я с вами — Деревья, птицы, облака!»
И с этими… с птицами — тоже.
Э… Да что я рассказываю! Женщины вокруг нас. Только и надо не просто смотреть, но и видеть. Не отмечать «факт наличия», а чувствовать ощущения. Хотя бы свои собственные. Чувствовать собой. Своей кожей, своей душой.
Я осторожно прошёлся пальчиками по её груди. Сильно её побили. Куда не коснись — ей будет больно. Ну, кроме нескольких мест. И — смотря как прикоснуться. Осторожно наклонился и, ухватив сосок губами, втянул. Над головой раздался стон. Вот такой звук — совсем не от боли.
— Ваня! Ванечка, миленький… Господине! О-ох… Не надо! Не сейчас… Гос-с-споди-и-и! Да что ж ты не понимаешь — у меня на спине живого места нет!
Связочка… Не понял. Я поднял на неё глаза. Она, немедленно прикрывшись ладошками, быстро виновато залепетала:
— На спине-то же живого места нет! Там же как ни коснись — везде болит! Меня ж на спину не положить!
Последнюю фразу она почти выкрикнула в панике. Понятно, что господину такие проблемы рабыни… не указ. Может принять к рассмотрению, может — проигнорировать. «Терпи коза — сейчас мамой будешь» — детская недетская мудрость.
Но я автоматически ответил вопросом:
— А на живот?
Идиотизм моего вопроса дошёл до меня только после того, как изумление на её лице сменилось едва сдерживаемым весельем. Она прыснула. Но сразу же остановилась. Почему-то покраснела и смущённо сообщила:
— И ещё… Господине… Девушка я.
Факеншит! Да что ж этот Достоевский от меня не отлепляется! По «Карамазовым» — Агафья единственная нормальная женщина, без отклонений в психике, в атмосфере достоевщины — российского торжествующего дурдома. И та — девственница!
Агафья встревожилось моим молчанием, и принялась оправдываться:
— Нет, ты не думай, я не порченная какая. Просто меня к боярышне с малолетства приставили, мне с парнями гулять неколи было. А те и не цеплялись особо — я ж хоть и приблуда, а от боярина. Годы-то так и пронеслись. Ныне вот Катя выросла, в возраст вошла, а моё-то времечко девическое — уж прошло давно. Кому я теперь старая такая нужна? Счастье моё бабское мимо пролетело, не повстречались мы с ним. Может оно и к лучшему.
И она успокаивающе мне улыбнулась.
Офигеть! Она — меня — успокаивает?! Очень устойчивая психика, способность не искать виноватых в своих бедах на стороне, реализм и оптимизм…
Я хочу эту бабу! Не в том смысле, как вы подумали — по народной песне:
«Чтобы эта жена Да в моём дому жила. Да в моём дому жила. Мои хлеб да соль елà».
Простейший ритуал очистки жилья от нечисти с использованием горящей свечи — представляете? А тут — постоянно действующий очиститель и изгонятель! От такого позитива всякие злобы и обиды просто рассыпаются! Разные меланхолии с мизантропиями и депрессиями — по щелям расползаются! И ведь не дура, чтобы просто хохотать с дури.
Хочу! Хочу, «чтоб в моём дому жила, мои хлеб и соль ела»!
— Ну, коли девушка — тогда давай голову. Лечить буду. Повязки-то переменить надо, а тебе самой не видать.
Мы потихоньку мирно болтали, занимаясь вивисекцией. Хотя правильнее сказать: дезинфекцией. Но тоже — больно. Пришлось-таки положить «престарелую девушку» на животик и обработать ей спину. Похоже, есть трещина в ребре. Или такой сильный ушиб? Без рентгена…
Тут Катерина резко всхарпнула и вскинулась. Посмотрела на нас ошалелыми со сна глазами и откинулась на подушку.
— Сучка безмозглая. Ни стыда, ни совести. Кошка драная. Кто погладит — тому и подставит. Курва. Быдла бесчестная…
Поток бормотания можно было бы принять за самоидентификацию с самокритикой, но последняя фраза… Я недоумевающее посмотрел на Агафью. Она ответила мне виноватой улыбкой.
— Она ныне малость… не в себе… жар у ней…
Выгораживает. Хоть и обиделась.
Я пересел на постель Катерины. Она раздражённо отвернулась к стене.
— Ишь ты! Оне-с смотреть не изволят-с!
Сдёрнул с неё одеяло. Так, штанов нет. Широкий подол рубахи свободно задирается, содержимое осматривается и оценивается. Собственно говоря, кроме рывком сдвинутых коленей, можно оценить только полноту и качество наложенных Агафьей повязок. Отделали девчушку… не точечно.
Пытаюсь повернуть её лицо за подбородок к себе, она упирается, перехватывает мою руку. А я — её. Её рукой провожу под завязанным на голове, поверх повязок, чистеньким платочком. Веду её пальцем по её шее, заправляю её палец за ошейник. Полоска металла. Напоминание о «её месте».
— Курва здесь ты. Это ты вздумала дыркой своей серебра нащёлкать. Это ты — сучка безмозглая. Ошейник чувствуешь? Теперь быдло — ты. Теперь у тебя — ни стыда, ни совести. Только — послушание. Скотинка двуногая. И мявкать тебе, без хозяйского соизволения — заборонено. Кошка драная.
Опускаю руку от горла на грудь, на левый сосок. Чуть прижимаю в ладони. Чуть-чуть: по битому… — осторожнее. Она инстинктивно дёргается, хватает меня за руку, пытается убрать… Слабенькая совсем.
— Что, Катерина Ивановна, не привыкла, что бы тебя за сиськи дёргали? Привыкай. То ты была дитятко любимое, обласканное, первая на весь город девица-красавица, все на тебя — радовались да умилялись. А стала холопка, роба. В чужом хлеву — тёлка безрогая. Такая, стало быть, воля божья. За грехи твои — господне наказание.
Какие у неё «грехи» — не знаю. Может, съела что-нибудь не то? Или — не тогда?
Чуть приподымаю ладонь, изображая пальцами руки на её груди выпущенные когти.
— Ныне ты вся — в воле моей, во власти моей, в руке моей. Пожелаю — и порву красу твою в ошмётки, захочу — и сердце твоё живое выну.
Минимальная, со стороны практически невидимая, но телом ощущаемая, моторика моих пальцев — чуть сжать, чуть надавить. «Когти выпущенные».
— Понравится сердечко твоё девическое — на ладони покатаю да сырым съем. Нет — с лучком покрошу меленько. Или — волку своему скормлю.
Под рукой молотится. Мелко частит обсуждаемая анатомическая деталь слушательницы.
— Ты жива — покуда мне терпится. Ты цела — покуда мне нравится. Мне понравиться — тебе жизни смысл. Об этом мечтай истово. Мне что любо — и ты возлюби. Возлюби искренне, всей душой своей, всем телом. Неприязнь какую, неискренность — затопчи-выкорчуй. Мне притворства твоего — не надобно. Угляжу — прогоню-выгоню. Вышибу из души своей, из внимания. Вот тогда худо будет, Катенька. Вот тогда беда придёт, тоска смертная.
Почему — «придёт»? Судя по безостановочно текущим из-под закрытых век слезам — уже. Страх, унижение, боль, слабость… И полная безысходность. Рушащаяся система представлений о себе и о мире, ценностей и мотивов, границ допустимого и желаемого… Щебень разрушенной души.
— Однако ж — господь милостив. Захлопывая одни двери, он отворяет новые. Погружая в пучины несчастия, бросает он и канат спасительный.
Оборачиваюсь к сидящей в стороне Агафье, маню её пальцем. Она так и не успела одеться. Наклоняю её над лицом Катерины, так, чтобы той было видно. Как я беру в другую ладонь левую грудь бывшей её служанки.
— Смотри: была ты боярышней и госпожой, а она — нянькой да рабыней. Во всякий день, с самого рождения твоего при тебе. Ты и не замечала. Как сапог ношенный, как рубаху на каждый день. Как небо ясное, как солнце красное — есть и ладно. А ныне позолота да мишура порушились, обычаи прежние по-осыпались. И остались вы обе голенькие. И телами, и душами — как сами есть. Лишь ошейники, да и те — одинаковы. И сердца ваши — в моих руках сходно стукают.
Я синхронно, осторожно, но чувствительно, сжал обе ладони. Тёмные, залитые слезами, глаза Катерины распахиваются. Подержав пару мгновений взгляд на мне, перемещаются на склонённое над ней лицо Агафьи. Та, хоть и встревожена, но улыбается успокаивающе.
Факеншит! Хочу это бабу! Не, ну точно — влюблюсь! Это очень хорошо, что у нас с Агафьей — отношения не враждебные. Такую психику — фиг прошибёшь. Заставить можно — управлять нет. Важный элемент обеспечения её стабильности — забота о ближнем. Свои проблемы кажутся мелкими, когда есть о ком переживать. Вариант «материнская любовь»? Как бы это… чувство на себя переключить? Завидно? Ванька-кукушонок… Уймись, сперва одну доделай.
— Бросил господь душу твою, Катерина, в дебри тёмные, незнаемые, полные зверей рыкающих. Но и дал тебе проводника-защитника. Защитницу. Сестру свою единокровную, во всю жизнь твою — воспитательницу и научительницу. Душу родную, близкую, об тебе заботливую. И вот, силой моей, руками моими — соединены сердца ваши. Вот, бьются они, аки птицы небесные, перстами моими схваченные. Так соединись же сёстры! Соприкоснитесь душами родненькими! И возрадуйтесь!
