без единого выстрела триумфальным маршем. Этому способствовало успешное восстание бельгийских патриотов, которые сумели до подхода английских войск захватить важнейшие коммуникации, изгнав врага из нескольких провинций и городов.
Правительство Пьерло выступило с заявлением, в котором осудило призыв Национального комитета движения Сопротивления к восстанию. Но, поняв вскоре, что такая позиция может окончательно подорвать собственный авторитет, поспешило объявить о поддержке восставших.
Вечером третьего сентября английские войска вступили в Брюссель.
Над городом плыли черные тучи — горели баржи на каналах Шарлеруа и Виллебрук, в центре столицы дымил Дворец правосудия. Днем позже партизаны Фронта независимости заставили капитулировать немецкий гарнизон Антверпена.
Не зная, куда девать военнопленных до прихода англичан, патриоты посадили их в пустые клетки зоопарка. На клетках еще сохранились дощечки с надписями: «горилла», «гиена», «шакал». Тысячи жителей освобожденного партизанами города пришли посмотреть на присмиревших фашистов, которые около четырех лет господствовали в их древнем городе. С молниеносной быстротой по улицам разлетелась песенка неизвестного автора: «Подайте горилле банан».
На Льеж через Арденны наступала 1‑я американская армия. Продвижение ее сдерживала гористая местность.
Эсэсовский полк, которым после самоубийства штандартенфюрера Франца Энке командовал бывший комендант Риважа оберштурмбанфюрер Гейнц, неожиданно снялся с квартир и, подбирая на станциях свои гарнизоны, двинулся долиной Урта в направлении Льежа. Партизаны Антона Щербака сопровождали его, устраивая в глухих ущельях засады. Эсэсовцы ожесточенно отбивались. В этих боях каратели потеряли третью часть личного состава.
Потерпев неудачи на фронтах, фашисты жестоко расправлялись с бельгийскими патриотами, особенно в крупных рабочих городах. В Льеже начались массовые облавы, аресты, расстрелы. Компартия в этих условиях приняла решение вывести максимальное количество людей в горы.
В середине сентября 4‑й партизанский полк насчитывал около тысячи бойцов. Из Льежа прибыло еще почти столько же. И хотя оружия, как и раньше, не хватало, это было серьезное формирование.
Командант Щербак рассредоточил батальоны по всей округе в долинах Урта и Амблева, решив оседлать горные дороги, по которым отходили пощипанные в боях немецкие части из Южной Франции. Герсон разместился в замке Лануа и контролировал плато Д’оннёр, Ксешинский действовал в районе Эсню и Пульсойера, батальон Денелона, «гвардия» Довбыша и сам Щербак оставались на базе Либерте. Летучие отряды подстерегали на дорогах небольшие группы и обозы врага, добывая таким путем себе оружие.
Штаб разослал по окрестным городкам, станциям и селениям воззвание, в котором сообщалось, что отныне и до конца войны власть на территории коммуны Комбле-о-Пон и окрестной местности в долине Урт-Амблев берет в руки командование 4‑го полка ПА. Всем бургомистрам и населению предписывалось выполнять его приказания. Пользоваться телеграфом и междугородным телефоном без разрешения партизанского командования было строго запрещено.
...Щербак еще раз перечитал подпольно отпечатанное в Комбле-о-Поне воззвание.
— Строго запрещается, — задумчиво произнес он. — Не слишком ли? Не перегибаем?
— Власть есть власть, — сказал Балю. — К тому же военная. Речь идет о возможности пользоваться связью, а связь во время войны — это, если угодно, тоже оружие.
— Что ж, возможно, вы и правы, — согласился Щербак. — Но, для того чтобы стать реальной властью, нам необходимо спуститься в долины, к людям, разместить батальоны в населенных пунктах и помочь создать местное самоуправление. Как вы думаете, Франсуа?
Зная осторожность начальника штаба, он был готов к возражениям, однако Балю без колебаний поддержал его, пообещав не позднее завтрашнего дня доложить план дислокации.
— Госпиталь оставим пока здесь. Безопасней. Да и руки не будут связаны.
Щербак решил наведаться к Мишустину. После недавних боев под Риважем и Эсню в помещении инструменталки, где когда-то лечился он сам, стало тесно. В распиловочном цехе остро пахло йодом и хлоркою. Между нарами шустро сновала кругленькая, как кочан капусты, Франсуаза. В черном платье, которое она носила в знак траура после смерти мужа, и высоком белом чепчике Франсуаза была похожа на монахиню.
— Бинтов маловато, — жаловался Мишустин. — Такое дело... Прикажи Марше, пусть поищет. Девчата корпию щиплют, как в первую мировую...
— Растолстел ты, Иван Семенович, ремень не сходится, — сказал Щербак. — Где Николь?
— Отдыхает после ночного дежурства, — Мишустин ласково взглянул на Франсуазу. — Трудно им, товарищ командир, с ног сбиваются... Адъютанта твоего я сегодня выписал. Такое дело, фурункулов стыдится. У людей, говорит, раны, а у меня черт знает что, после войны стыдно вспомнить будет.
— Ишь ты, — хмыкнул Щербак. — Раны ему захотелось... Успеется.
Николь прикорнула в тени под сосной. Солнце нашло щелочку между веткой и высветило раннюю седину; под глазами темные круги. Антон не решился будить Николь, оставил для нее записку от Люна и, махнув рукою Мишустину, пошел на базу...
Из Комбле-о-Пона возвратились разведчики. Фернан доложил: в городке остановилась немецкая автоколонна. Арестовали бургомистра и сорок женщин, как заложниц. Но бургомистра вскоре выпустили — некому добывать провиант для гарнизона.
Пока Балю собирал командиров на совещание, слух о взятых гитлеровцами заложниках разлетелся среди партизан.
Около штаба накапливалась толпа вооруженных людей. Бойцы взволнованно шумели: у многих в Комбле-о-Поне остались семьи...
Совещание затянулось. Довбыш и Денелон предлагали немедленно атаковать врага, Балю колебался.
— А заложники? Ведь постреляют! К тому же учтите: у бошей артиллерия... Что мы можем противопоставить ей?
Решили переправиться ночью на левый берег Урта и взять городок в кольцо. Довбыш вызвался оседлать мост через Амблев, а Герсону послали приказ обойти Комбле-о-Пон с севера. Ксешинский не мог принять участие в операции, так как его батальон все еще задерживался на станции Пульсойер.
К утру городок был окружен. Он лежал внизу, в долине, как оазис в скалах — белые прямоугольники домов, красные хребты крыш, — чистенький, ухоженный, притихший. По запруженным армейскими машинами улицам метались солдаты в зеленых мундирах.
— Хотел бы я знать: в самом деле у них есть артиллерия или разведчики перепутали дуло с дышлом? — пробормотал Антон, вглядываясь в полевой бинокль.
— У Фернана точный глаз, — возразил Балю. — Не мог он ошибиться.
Они лежали втроем у известняковой скалы, за которой начинался каменистый спуск в долину. Третьим был адъютант Иван Шульга. Иван с завистью поглядывал на бинокль. Ему казалось, что командант и начальник штаба слишком долго раздумывают. Вместо того чтобы неожиданно атаковать, послали в осажденный город ультиматум.
Из расщелины вынырнула маленькая фигурка
