Девушка сидела у окна, вышивая свой вечный грот Нептуна. Капитан стоял за ее стулом и слушал ее нежные выговоры:
– Где это вы, злой, пропадали два месяца?
– Ей-богу, – ответил несколько сконфуженный Феб, – вы так прекрасны, что сам архиепископ размечтается, если вас увидит.
Она только улыбнулась:
– Хорошо, хорошо. Оставьте мою красоту в покое и отвечайте на вопрос.
– Я, дорогая кузина, был призван на службу.
– Куда это? Отчего не пришли проститься?
– В Кё-ан-Бри.
Феб был рад, что, отвечая на первый вопрос, мог обойти второй.
– Но ведь это совсем близко. Отчего же вы ни разу не навестили меня?
Феб окончательно смутился:
– Да знаете… служба… Потом, прелестная кузина, я был болен.
– Болен! – воскликнула она с испугом.
– Да… ранен…
– Ранены?
Бедная девушка совсем взволновалась.
– Не пугайтесь, – небрежно сказал Феб. – Пустяки… ссора… удар шпагой. Что вам до этого?
– Что мне до этого? – воскликнула Флёр де Лис, поднимая к нему свои полные слез глаза. – Вы не думаете того, что говорите. Как это случилось? Я хочу знать все.
– Ну, дорогая, у меня была неприятность с Маге Фэди. Вы знаете его? Лейтенант из Сен-Жермен-ан-Лэ. Мы немного поцарапали друг другу кожу. Вот и все.
Лживый капитан знал, что дело чести всегда возвышает человека в глазах женщины. Действительно, Флёр де Лис смотрела на него с выражением страха и восторга. Она все еще не вполне была успокоена.
– Совсем ли вы выздоровели, мой Феб? Я не знаю вашего Маге Фэди, но он дурной человек. Из-за чего же вы поссорились?
Тут уже Феб, воображение которого не отличалось изобретательностью, не знал, как выпутаться.
– Право, я не знаю… Так… лошадь… слова! Прелестная кузина, – воскликнул он, чтобы переменить разговор, – что это за шум на площади?
Он подошел к окну.
– Посмотрите, прелестная кузина, сколько народу!
– Не знаю, – сказала Флёр де Лис. – Кажется, какая-то ведьма должна принести покаяние, прежде чем ее повесят.
Капитан был так уверен, что дело Эсмеральды было давно покончено, что не смутился словами Флёр де Лис, но все-таки спросил:
– Как зовут эту колдунью?
– Не знаю, – отвечала она.
– А что она сделала?
Она пожала белыми плечиками:
– Не знаю.
– Боже мой, – сказала госпожа де Гондлорье, – теперь столько колдунов, что их жгут, не разузнав даже их имени. Где же их всех узнать? Но можете быть покойны, Господь ведет им счет.
Почтенная дама тоже подошла к окну.
– Вы правы, Феб, – сказала она, – какая масса народу! Господи, даже на крышах люди. Знаете, Феб, это напоминает мне мою молодость. Когда въезжал король Карл Шестой, было тоже много народу. В каком году это было, я уж не припомню. Вам представляется то, что я говорю, очень старым, а меня переносит к молодости. Тогда народ был лучше, красивее. Толпа стояла стеной до самых Сент-Антуанских ворот. Королева сидела за королем на его лошади, все принцы и вельможи также везли своих жен. Я помню, все смеялись, потому что ехали рядом Амоньон де Гарпанд, крошечного роста, и рыцарь Матефелон, гигантского роста, – тот, что побил стольких англичан. Очень было хорошо. Перед всеми рыцарями несли их знамена, которые так и блестели. Тут были и знамена и хоругви. Где все запомнить! Сир де Калан – с рыцарским знаменем; Жан де Шатоморан – с хоругвью; сир де Куси – с хоругвью, да такой богатой, какой не было ни у кого, кроме герцога Бурбонского… Как грустно думать, что все это было и прошло!
Влюбленные не слушали почтенную особу. Феб возвратился к стулу своей невесты и облокотился на его спинку, причем взгляд повесы проникал во все отверстия воротничка Флёр де Лис. Этот воротник так кстати раскрывался, показывая столь соблазнительные вещи, и давал возможность догадываться о других, еще более соблазнительных, что восхищенный Феб думал: «Можно ли любить кого-нибудь, кроме блондинки?»
Оба молчали. Молодая девушка иногда подымала на него счастливые и ласковые глаза. Волосы их смешивались в весеннем луче солнца.
– Феб, – вдруг сказала шепотом Флёр де Лис, – мы через три месяца будем мужем и женой. Поклянитесь мне, что вы никогда не любили другой женщины.
– Клянусь вам, мой ангел!.. – ответил Феб, и страстный взгляд подтвердил искренность его слов. Он в эту минуту, может быть, сам верил тому, что он говорил.
Добрая мать, видя согласие между молодыми людьми, вышла из комнаты за каким-то делом. Феб это заметил, и странные мысли вспыхнули в мозгу предприимчивого капитана. Флёр де Лис его любила, он был ее женихом, они были наедине; его прежняя любовь к ней вернулась если не с прежней свежестью, то с еще большею силою, – так разве грех взять свое, хотя бы и раньше времени?.. Не знаю, таковы ли в точности были его мысли обо всем этом, но Флёр де Лис была испугана его взглядом. Она обернулась и увидела, что матери нет в комнате.
– Боже мой, – сказала она, – как мне жарко!
– Действительно, – отвечал Феб, – скоро полдень. Солнце греет. Надо закрыть занавес.
– Нет, нет, – воскликнула бедная девушка, – напротив! Мне нужен свежий воздух!
Как лань, чувствующая приближение охотника, она бросилась к двери, открыла ее и выбежала на балкон.
Феб, недовольный, последовал за нею.
Площадь перед собором Богоматери, на которую, как известно, выходил балкон, представляла зрелище, снова испугавшее боязливую Флёр де Лис.
И площадь, и выходившие на нее улицы были запружены народом. Низенькая каменная ограда, окружавшая паперть, не сдержала бы толпы, если б около нее не стоял ряд вооруженных солдат. Благодаря этой живой стене пик и аркебуз площадка около паперти была пуста. Вход охраняла монастырская стража с алебардами. Широкие врата храма были закрыты в противоположность окнам выходящих на площадь домов, открытым настежь и наполненным головами зрителей, напоминавшими груды пушечных ядер в артиллерийском парке.
Толпа казалась грязной и серой. Ожидаемое зрелище было из тех, которые привлекают внимание самого низкого слоя народа. Отвратительный шум стоял над этим сборищем желтых платков и растрепанных волос. Смеха больше было, чем разговоров, женщин больше, чем мужчин.
Иногда резкий возглас выделялся средь общего шума.
– Эй, Майо Балифр! Ее тут и повесят?
– Дура! Здесь она будет каяться в одной рубашке! Здесь Господь будет каркать над ней по-латыни. Это всегда здесь бывает в полдень. Хочешь видеть виселицу – ступай на Гревскую площадь.
– Пойду после.
………………………………………………………………………………………………………….
– Скажите, Буканбри: правда ли, что она отказалась от священника?
– Кажется, да, Бешень.
– Ишь ты, язычница!
………………………………………………………………………………………………………….
– Это, сударь, всегда так. Судья должен передать осужденного парижскому прево для казни. Если же преступник из духовных, то – представителю епископа.
– Благодарю вас.
………………………………………………………………………………………………………….
– Боже мой! – говорила Флёр де Лис. – Бедное создание!
Взгляд ее сделался грустным. Капитан, занятый больше всего ею, мял сзади ее пояс. Она обернулась с мольбой и улыбкой:
– Ради бога, оставьте меня, Феб! Если матушка вернется, она увидит вашу руку!
В эту минуту на часах собора Богоматери пробило двенадцать. Шепот удовлетворения прошел по толпе. Едва прозвучал последний удар, все головы двинулись, как волна от ветра, и раздался крик: «Вот она!»
Флёр де Лис закрыла глаза руками.
– Милая, – сказал Феб, – уйдемте отсюда.
– Нет, – ответила Флёр де Лис и, закрыв глаза от страха, вновь открыла их из любопытства.
С улицы Сен-Пьер-о-Беф выехала на площадь повозка, запряженная нормандской лошадью и окруженная всадниками в лиловых мундирах с белыми крестами. Пристава расчищали дорогу ударами булавы. Около повозки ехали члены суда, которых можно было узнать по черному одеянию и по неловкой посадке на лошадях.
Во главе их ехал Жак Шармолю.
В позорной повозке, рядом со священником, сидела девушка со связанными за спиной руками. Она была в одной рубашке, длинные черные волосы (тогда было принято срезать их только перед виселицей) падали на ее полуобнаженные грудь и плечи.
Сквозь эти волосы, блестящие как вороново крыло, виднелись узлы грубой серой веревки, которая сдирала нежную кожу шеи и вилась вокруг нее, как дождевой червяк вокруг цветка. Под веревкой блестела ладанка с зелеными бусами, которую, вероятно, оставили ей, потому что последнее желание умирающих принято исполнять. Глядевшим из окон видны были ее голые ноги, которые она стыдливо старалась спрятать. У ее ног лежала связанная козочка. Приговоренная зубами поддерживала спускавшуюся рубашку. Казалось, что в своем отчаянии бедняжка еще могла страдать от мысли, что толпа видит ее полунагой.
– Боже! – воскликнула Флёр де Лис. – Посмотрите, кузен, это та самая противная цыганка с козой!
