— Если подумать, мы не так уж друг от друга отличаемся, – некоторое время спустя сказала Клари. Имплантант у нее был отключен, она смотрела в окно на заброшенные улицы, такие же одинокие, как пустые каньоны на какой-нибудь безжизненной затерянной в космосе планете. – Вон там физический мир, вот это физическая материя. Но мы же не такие, верно? Мы – сумма мыслей и образов. Рябь на поверхности бытия.
— Выпей еще чуточку бренди, Клари, а потом откинь сиденье и постарайся заснуть. Домой мы попадем не скоро.
Кивнув, она плотнее завернулась в плед. Ее имплантант включился сам собой, и она увидела, как с визгом тормозов от нас уворачивается такси и услышала разъяренный гудок. На краткое время вокруг нее вновь возникла оживленная ночная жизнь виртуального города. Потом все исчезло.
– Точно такие же, – сонно сказала она. – Точно такие же, как огни на Пиккадилли-серкус.
Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ
© Chris Beckett. The Perimeter. Piccadilly Circus. 2005. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2005 г.
ВИДЕОДРОМ
Вий – не Вий?
В бурном потоке телерекламы есть один клип, где веселые отвязные ребята, пытаясь найти источник освежающей прохлады, ставят жутковатые эксперименты. Засовывают своего друга в морозильник, надевают ему на голову ледяной шлем, а потом с надеждой спрашивают: «Ну что, айс?» (в смысле, лед?). И слышат в ответ разочарованное: «Не айс… »
Но законам жанра с главным героем фильма «Ведьма» («первого российского фильма ужасов», как заявили создатели) тоже должно происходить нечто ужасное. Сразу признаем, что рекламныю анонсы и трейлеры чего-то невиданного по этой части нам не сулят. Ситуация, где некая особа мужского пола должна противостоять нечистой силе, вселившейся в прекрасное тело особы женского пола, многократно отработана в Голливуде. Фактор голливудского поля, на котором сыграли создатели «Ведьмы», однозначно удостоверяется тем, что действие происходит в стилизованном американском захолустье (снятом в Эстонии), все герои – «чисто» американцы и диалоги изначально были записаны на английском языке.
Завлечь нас на очередную, малобюджетную и доморощенную, версию «Экзорциста», использовав в качестве приманки летающий гроб, красавицу-оборотня – затея почти безнадежная. Видимо, понимая это, креативная команда «Ведьмы» делает нестандартный ход: нам дают понять, что смотреть мы будем не просто вариацию голливудского мистического трэша, а римейк нашего советского «Вия», фильма, получившего культовый статус у зрителей всех возрастов. Добавлю (к сожалению, во вторую очередь), что магнитом для зрителя остается и сам гоголевский рассказ, с его редкостным сочетанием леденящего ужаса и искрометной иронии.
«Вий» (1967) К.Ершова и Г.Кропаче-ва долгое время разделял судьбу тех жемчужин нашего жанрового кино, которые именно в силу своей «жанровости» не могли быть причислены к шедеврам. В советские времена фильмом не козыряли на фестивалях и ретроспективах: считалось, что иностранцев такие ленты не заинтересуют. Зато пару лет назад на семинаре по российской кинофантастике в университете одной из западноевропейских столиц кадры из «Вия» вызвали восторг: всех поразило органичное слияние куравлевского комизма с нешуточным саспенсом. Несмотря на преобладание павильонных съемок, в старом фильме ощущается смачный вкус гоголевской Малороссии, а «данс макабр» бутафорских монстров, созданных командой Александра Птушко, даже сегодня выглядит не слабее, чем вакханалия вампиров в хорроре «От заката до рассвета» Родригеса.
Вполне понятно, что, пересаживая «Вия» на американскую почву, создатели «Ведьмы» напрочь лишали его благодатного этнического «чернозема». Из диалогов безвозвратно ушел юмор, подкосились опоры сюжетной логики. Так, например, здравомыслящий зритель не может уразуметь, что принуждает главного героя три ночи служить столь ненавистную ему мессу? Даже в вымышленном захолустном Каслвилле люди должны жить сообразно нормам американской цивилизации. Когда мрачный усатый шериф (Лембит Ульфсак) с интонациями своего столь же мрачного и усатого предшественника (Алексея Глазырина в роли сотника, отца панночки) говорит, что священник обязан провести возле гроба три ночи кряду, а его подчиненные-копы снаружи запирают церковные ворота, это выглядит попросту дико.
Малоубедительна и история с перевоплощением героя-журналиста в священника. Чувствуется, что создателям фильма она была позарез нужна для «морали». Журналист Айвэн, человек неверующий и легкомысленный, надевает сутану в целях камуфляжа – вроде бы пытаясь поближе подобраться к героям своего скандального сюжета, но потом проникается благочестием и избавляется от своего прежнего «я». Морализующий подтекст – вещь далеко не лишняя даже в трэше. Отрадно, что им не пренебрегли и в «Ведьме», но уж больно неискусно, на живую нитку все смётано! Если позаимствованный у мертвого священника костюм позволил герою так преобразиться, то, может быть, его следовало сделать не журналистом, а актером? Ведь согласно расхожему мнению, актеры – народ не менее легкомысленный, чем журналисты, зато более объяснимым стало бы беспроблемное превращение греховодника в святого отца. Или еще проще – изначально сделать его служителем церкви, который от неверия и греховных помыслов (что отнюдь не редкость в наши времена) приходит к вере и высокой любви.
Сказать по совести, сам Валерий Николаев в облачении священника протеста у меня не вызывает. Есть в его облике какое-то внутреннее горение и подобающая одухотворенность. Не обделена последней и героиня Евгении Крюковой. Но вот беда – судя по замыслу, мы должны были увидеть ведьму, дьяволицу в ангельском обличье, но на поверку ангел оказывается дамой, приятной во всех отношениях. Даже в удручающе нелепой сцене «сатанинской любви», где для пущей «сексуальности» героев окунают в ванну, героиня Крюковой оказывается в целомудренной ночной сорочке и выглядит невинной жертвой утопления. Что же до полетов в гробу, то белые развевающиеся одежды и анемично-ангельское лицо делают ее похожей в лучшем случае на фею из китайских фэнтези, но опять-таки не на жестокую и коварную блудницу, которой она и прослыла на весь Миргород, то бишь Каслвилль. По понятным причинам юная Наталья Варлей из первого «Вия» не могла представить свою панночку откровенно эротичной, но в ее игре был какой-то сладострастный кураж, какая-то «чертовщинка», пусть и с шутовским оттенком.
Признать красавицу чудовищем нам предлагают по испытанному голливудскому рецепту, заменив в одном из кадров ее лицо на ла-тексную маску монстра. Учитывая, что этот довольно заурядный и мельком показанный клон «чужого» остается единственным представителем фантастической нечисти в фильме, можно, как бы для протокола, записать, что это и был Вий. Впрочем, я не стал бы считать это конфузом – конфуз вышел бы тогда, когда недокормленные малобюджетной сметой худосочные компьютерные чудовища подняли вверх лапы перед рукотворными упырями Александра Птушко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
