– Совершенно верно, – сухо поддержала доктора моя мать. – Бедный Уинстон просто вне себя. Что с ней?
Я беспомощно посмотрела на доктора.
– Если будешь хорошей девочкой, мы тебе поможем, – сказал он.
Я ему не верила. Повернувшись к маме, я стала умолять ее забрать меня домой, обещала, что буду хорошей.
Потом я опустилась перед ней на колени, стала кричать. Говорила, что не хотела этого делать, что мне стыдно.
– Видите? – Мать повернулась к врачу. – Видите?
Я не могла заставить ее понять, как мне стыдно и страшно, и я снова громко кричала и плакала. Я понимала, что это плохо, неправильно. Потом я упала, ударившись головой о деревянный подлокотник кресла, на котором она сидела.
Потом услышала громкий голос матери:
– Остановите ее!
Потом кто-то подбежал ко мне сзади и схватил.
Очнувшись – не знаю, сколько времени прошло, – я обнаружила, что лежу на кровати, а мои руки и ноги привязаны так крепко, что невозможно пошевелиться.
В поле зрения начали появляться люди в белых халатах – они будто выпрыгивали откуда-то, словно мишени в тире на ярмарке. Я помню, что хотела закричать и даже пыталась, но ничего не выходило. Они что-то делали со мной и вокруг меня, но на меня даже не смотрели.
Я услышала, как что-то катится по полу и повернула голову – оказывается, я могла это сделать, хоть и с усилием. Медсестра – потом я узнала, что ее зовут Хелен, – вкатила к комнату какой-то аппарат и придвинула к кровати.
Кто-то прикоснулся ко мне, стал смазывать виски чем-то холодным и липким. Я отвернулась и услышала голос: «Черт», а потом чьи-то пальцы ухватили меня за волосы.
Хелен наклонилась ко мне так близко, что я видела черные волоски у нее в ноздрях.
– Не бойся. Это быстро.
Я почувствовала, как по щекам текут слезы. Даже малая толика доброты вызывала у меня слезы.
Потом вошел врач, лицо надутое, нос торчит. Не говоря ни слова, он наклонился надо мной и приложил к моей голове холодные металлические пластины. Они были похожи на два ледяных круга, одновременно холодные и обжигающие, и я запела.
Запела.
О чем я, черт возьми, думала? Неудивительно, что они считали меня сумасшедшей. Я лежала там, плакала и распевала во все горло: «Рок круглые сутки».
Врач застегнул на моей голове ремешок. Я хотела сказать ему, что он пугает меня, делает мне больно, но продолжала петь – просто не могла остановиться. Он сунул что-то мне в рот, и я умолкла.
Все отошли от меня, и я подумала: «Бомба! Они привязали бомбу к моей голове, и я сейчас взорвусь». Я пыталась выплюнуть ту штуку изо рта, а потом…
Описать это невозможно. Теперь я знаю, что через меня пропустили электрический разряд. Я дергалась, как тряпичная кукла, и описалась. В ушах звенело – пронзительно, на высокой ноте. Я думала, что у меня крошатся кости. Когда наконец все закончилось, я безжизненно обмякла на кровати, чувствуя себя почти мертвой. До меня донесся тихий звук падающих капель – это моя моча стекала на пол.
– Ну вот, – сказал Хелен, – теперь уже лучше, правда?
Я закрыла глаза и стала молиться Богу, чтобы он меня забрал. Я не понимала, что такого ужасного я сделала, чтобы заслужить подобное наказание, и я хотела к маме, но не к моей маме и уж точно не к папе. Наверное, мне хотелось, чтобы кто-то обнимал меня, любил, говорил, что все будет хорошо.
Но… Понимаешь, если бы да кабы…
Ты, наверное, считаешь, что я глупая тварь, потому что почти все время видела меня под кайфом, но это не так. Я сразу же поняла, в чем моя оплошность. Конечно же я знала, чего от меня ждут, еще до приезда в больницу, но не представляла, какую цену придется заплатить за перемены. Теперь мне все стало ясно. Яснее не бывает.
Быть хорошей. Вести себя тихо. Делать то, что говорят. Отвечать на прямые вопросы, не говорить, что не знаешь, никогда не говорить, что отец тебя обижает. Не говорить им, что мать знает, что с тобой происходит, но ей все равно. И никогда не просить прощения. Это хуже всего.
Я попала в больницу сломленной. Но сумела собрать осколки, которые остались от меня, и крепко зажать их в кулаке. Я кивала, улыбалась, глотала все лекарства, которые мне давали, и спрашивала, когда приедет мама. Я не завела подруг, потому что остальные девочки были «плохими» и неполноценными. Мама бы не одобрила. Разве я могу дружить с девочкой, которая резала себе запястья или сожгла на костре свою собаку?
Я ни с кем не общалась. Была тихой. Улыбалась.
Время там текло как-то странно. Я помню, что листья стали разноцветными и посыпались на землю, но это был единственный признак перемен. Однажды, после очередной шоковой терапии, я сидела в «игровой комнате» – думаю, ее называли так из-за шахматных досок на столах – в инвалидной коляске и смотрела в окно. Мои руки начинали дрожать, и я старалась скрыть это от всех.
– Дороти Джин?
Никогда еще голос моей матери не звучал так ласково. Я медленно повернулась и подняла голову, чтобы увидеть ее.
Кажется, она похудела, а волосы были уложены с такой тщательностью, что напоминали шлем. На ней была длинная клетчатая юбка, строгий джемпер с круглым воротником и очки в темной роговой оправе. Обеими руками она сжимала ремешок сумки. В этот раз руки у нее были в перчатках.
– Мамочка, – сказала я, изо всех сил стараясь не заплакать.
– Как ты?
– Лучше. Клянусь. Можно мне теперь домой? Я буду хорошей.
– Врачи говорят, что можно. Надеюсь, они не ошибаются. Я не могу поверить, что ты больна так же, как все эти люди, которые здесь лечатся. – Она оглянулась и нахмурилась.
Вот почему мать надела перчатки – боялась подхватить безумие. Мне следовало радоваться, что она рискует прикасаться ко мне, дышать одним воздухом со мной. И я пыталась радоваться. Действительно радовалась. Я вежливо попрощалась с доктором, пожала руку Хелен и попыталась улыбнуться, когда та сказала матери, что была рада со мной познакомиться. Потом я пошла вслед за матерью в ее большой синий «крайслер» и скользнула на кожаное сиденье. Мать тут же закурила, а когда стала отъезжать, пепел посыпался прямо на пол. Так я поняла, что она расстроена. Вообще-то моя мать не терпела грязи.
Подъехав к дому, я словно увидела его впервые. Таким, каким он был на самом деле. Одноэтажное строение, имитация сельского дома на ранчо – флюгер в виде лошадиной головы, двери гаража, похожие на вход в амбар, и резные узоры вокруг окон. Перед домом металлическая фигурка жокея с черным лицом, а в руках у него плакат: «Добро пожаловать».
