Дороти отвернулась от окна. Что она сказала дочери в тот день, когда хоронили ее собственную мать? Она уже не могла вспомнить. Помнила лишь, как уходит… И темные-темные дни – месяцы, годы – потом. Мужчины. Наркотики.
Она отдала дочь под опеку социальных служб.
Автобус подъехал к паромному причалу и, взвизгнув тормозами, остановился. Дороти вышла и ступила на паром до Бейнбриджа.
Была ли она там раньше? Вряд ли. А если и была, то пьяная или под кайфом и поэтому не помнит.
Остров оказался чудесным – ухоженный, с небольшими магазинчиками и тихими улицами он был на удивление красив. В подобных местах все, должно быть, знают друг друга, а такие существа, как она, выглядят здесь неуместно даже в приличной одежде.
Дороти понимала, что если бы не лекарства, то она уже давно слетела бы с катушек. Но таблетки ей реально помогали. Мысли, правда, немного путаются и ворочаются с трудом, зато она спокойна – и это главное. Столько лет она так ненавидела туман в голове, который появлялся от лекарств, что была готова терпеть перепады настроения – взлеты на головокружительную высоту и падение в бездну. Но теперь у Дороти есть силы встретить любой день.
Хотя, честно говоря, сейчас ей хотелось выпить. Всего глоток.
Она прижала ладонь к карману куртки и сжала пальцами жетон, выданный за девять месяцев трезвости. Скоро будет десять. День за днем.
В плотном потоке местных жителей и туристов Дороти покинула морской вокзал и вышла на солнце. Следуя инструкции путеводителя, она прошла почти через весь город, необычно тихий в этот октябрьский день. Расстояние до католической церкви оказалось больше, чем думала Дороти, и она опоздала к началу службы. Большие двойные двери были закрыты. В своей жизни она не раз нарушала законы и правила, но сейчас у нее не хватало духу войти в церковь.
Дороти нашла скамейку под двумя кленами на краю автостоянки и села в тени их разноцветной кроны. Над ее головой осенний лист сорвался с ветки, оборвав свою жизнь, и медленно слетел вниз. Дороти смахнула его с лица и задумалась, опустив голову.
Когда она снова подняла голову, то увидела Талли, в одиночестве стоявшую перед церковью. Дороти поднялась со скамьи и шагнула вперед, но тут же остановилась.
Автостоянка заполнялась людьми. Те, кто присутствовал на службе, выходили из церкви. Несколько человек окружили Талли.
Наверное, это семья Кейт. Видный, интересный мужчина, красивая девочка-подросток и двое взлохмаченных мальчишек. Рядом родители Кейт и, видимо, ее брат.
Марджи обняла Талли, которая всхлипывала в ее объятиях.
Дороти отступила за дерево. Она была дурой, когда думала, что здесь ей найдется место, что ее присутствие может кому-то помочь.
У ее дочери есть люди, которые ее любят и которых любит она. Они соберутся вместе в этот день и разделят общее горе, утешат друг друга. Разве не в этом смысл дружбы? Разве не для этого нужна семья?
Дороти почувствовала невыразимую печаль; она стара, и она устала. Она прошла весь этот путь, следуя за лучом света, который по-прежнему ускользал от нее.
– Притворяться нет смысла, ты сама знаешь. И у нас не так много времени.
Я слышу голос Кейт и, честно говоря, жалею об этом.
– Теперь ты видишь?
Подобно маленькому ребенку, я крепко зажмуриваюсь, уверенная, что в темноте, которую создала я сама, меня не увидят. Сейчас мне хочется именно этого: исчезнуть. Я больше не желаю выходить на свет, оглядываться на свою жизнь. Слишком больно.
– Ты прячешься от меня.
– Да. В точку. Вы, мертвые, все замечаете.
Я чувствую, как она приближается ко мне – словно свет от костра. Непроглядную тьму перед моими глазами рассеивают, вспыхивая, желто-белые точки, похожие на крошечные звезды. Я чувствую лавандовый аромат духов и… запах марихуаны.
Я отшатываюсь.
– Открой глаза.
Ее решительный голос преодолевает мое упрямство. Я подчиняюсь ее просьбе и, еще не видя плаката с Дэвидом Кассиди и не слыша, как Элтон Джон поет про дорогу из желтого кирпича, понимаю, где я. В своей спальне на улице Светлячков. На столике у кровати старенький проигрыватель и стопка сорокапяток.
Дороти. Изумрудный город. «Прощай, дорога из желтого кирпича». Как я пропустила эти очевидные путеводные нити моей жизни? Я всегда была маленькой девочкой, потерявшейся в стране Оз, девочкой, которая верит, что ничто не может сравниться с родным домом…
Рядом со мной Кейт. Мы сидим на моей кровати, прислонившись к расшатанной спинке. Перед глазами у меня желтый плакат с надписью: «ВОЙНА ОПАСНА ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ ДЕТЕЙ И ДРУГИХ ЖИВЫХ СУЩЕСТВ».
– Теперь ты видишь? – повторяет Кейт, на этот раз тише.
Я не хочу обо всем этом думать – о том дне, когда мать появилась, чтобы «помочь» мне, и как ужасно я себя вела тогда. Что еще я сделала не так? Но, прежде чем я успеваю ответить Кейт, слышится другой голос:
– Прости.
О боже. Это моя мать.
Спальня исчезает. Я чувствую запах дезинфицирующего средства.
Я поворачиваюсь и смотрю на Кейт:
– Она там? Или тут? Я имею в виду, в больнице?
– Слушай, – тихо говорит Кейт. – Закрой глаза.
3 сентября 2010 г., 16:57
– Леди, вы выходите?
Дороти вздрогнула и вернулась к действительности. Она сидит в такси, остановившемся у входа в отделение неотложной помощи больницы. Она расплатилась с водителем, нерасчетливо оставив слишком большие чаевые, открыла дверцу и вышла под дождь.
Путь до двери лишил ее присутствия духа. Каждый шаг давался огромным напряжением воли, но – Бог свидетель – ее воля всегда была не тверже воска.
Войдя в строгий вестибюль, она растерялась – отставшая от жизни старая хиппи в высокотехнологичном мире.
У стойки регистратуры она остановилась и кашлянула.
– Я Доро… мисс Харт, – чуть слышно сказала она. Как ей надо назвать себя, ведь Талли знала ее не как Дороти, а как Облачко. – Я – мать Талли Харт.
Женщина за стойкой кивнула и назвала номер палаты.
Скрипя зубами и сжав холодные пальцы в кулаки, Дороти направилась к лифту и поднялась на четвертый этаж. Чувствуя, как с каждым шагом все больше растет напряжение, она двинулась по истертому линолеуму в комнату для родственников – горчичного цвета стулья, женщина за стойкой и пара телевизоров с выключенным звуком.
