— Надо же, как трогательно, — говорит она.
Но он делает вид, что не слышит.
Шон Флаерти бросает папки с бумагами на скамью и готовится пройти через металлодетектор.
— Это уж явный перебор. Никогда такого не видел.
— Да уж. Похоже, вся взрывоопасная хрень, которую мы сливали через средства массовой информации, именно сейчас и сработала. — Потирая подбородок, Пол смотрит в упор на Джейн.
— Что ты этим хочешь сказать?
— А я хочу сказать, что тому, кто делает заявления для прессы или накручивает группы заинтересованных лиц, абсолютно до фонаря, как далеко все может зайти.
— И с каких это пор ты у нас такой трепетный? — пристально вглядываясь в лицо Пола, спрашивает Джейн.
— Джейн, протесты у здания суда — твоя работа?
— Не говори глупостей, — замешкавшись на долю секунды, отвечает она.
— Боже мой!
Взгляд Шона мечется между ними, словно Шон только сейчас начинает понимать, что между партнерами явные нелады. Он тут же просит его извинить, бормочет что-то насчет барристера, которого нужно срочно проинструктировать, и оставляет Пола наедине с Джейн в пустом коридоре.
— Не нравится мне все это. Совсем не нравится, — оглянувшись на зал заседаний, произносит Пол.
— Бизнес, и ничего больше. Раньше тебя все устраивало. — Она смотрит на часы и выглядывает в окно. Стрэнд отсюда не видно, но, как кричат манифестанты, слышно прекрасно. Угрожающе сложив руки на груди, Джейн переходит в наступление: — В любом случае нечего изображать из себя невинность.
— Ты о чем?
— А ты не хочешь просветить меня, что происходит? Между тобой и миссис Халстон.
— Ничего не происходит.
— Ты явно недооцениваешь мои умственные способности.
— Ладно. В любом случае это тебя не касается.
— Если у тебя с ответчиком неофициальные отношения, то очень даже касается.
— У меня нет с ней никаких отношений.
— Пол, не вешай мне лапшу на уши, — продолжает наступать Джейн. — Ты за моей спиной пытался устроить ей соглашение с Лефеврами.
— Ну да, я как раз собирался тебе рассказать…
— Мне все и так ясно. Ты хотел провернуть для нее сделку до вынесения судебного решения!
— Хорошо. — Пол снимает пиджак и тяжело опускается на скамью. — Хорошо, — кивает он и, поймав выжидательный взгляд Джейн, продолжает: — Да, у меня были с ней непродолжительные отношения еще до того, как я узнал, кто она такая. И все закончилось, когда мы оказались по разную сторону баррикад. Вот такие дела.
Джейн стоит, задумчиво глядя в сводчатый потолок.
— А ты планируешь продолжать с ней встречаться, — нарочито небрежно спрашивает она, — когда все закончится?
— Это мое личное дело.
— Черта с два! Я должна знать, что, работая на меня, ты выкладываешься на все сто. И не провалишь дело.
Голос Пола взрывает тишину коридора.
— Мы ведь уже выигрываем! Так ведь? Чего еще тебе от меня надо?!
В зал уже прошли последние юристы. Из-за тяжелой дубовой двери появляется лицо Шона, который, выразительно жестикулируя, призывает их поторопиться.
Сделав глубокий вдох, Пол переходит на примирительный тон:
— Послушай, давай оставим личные дела в стороне. Но я действительно считаю, что будет справедливо как-то урегулировать данный вопрос. Мы все-таки…
— Об этом не может быть и речи, — сунув под мышку папку с документами, произносит Джейн.
— Но…
— Да и с какой стати? Мы вот-вот выиграем самое крупное дело из всех, что нам доводилось вести.
— Мы разрушаем чью-то жизнь.
— Она сама разрушила собственную жизнь в тот самый день, когда решила с нами судиться.
— Но ведь мы хотим забрать то, что она по праву считает своим. И она, естественно, решила бороться. Брось, Джейн, мы говорим о восстановлении справедливости.
— Какая там справедливость! Ее нет и быть не может. Не смеши людей! — Она громко сморкается, затем смотрит на Пола горящими от ярости глазами: — Слушания должны продлиться еще два дня. И если ничего непредвиденного не произойдет, Софи Лефевр вернется туда, где ей и надлежит быть.
— А ты уверена, что точно знаешь, где именно?
— Абсолютно. Так же как, надеюсь, и ты. А теперь нам лучше пройти в зал, пока Лефевры не начали удивляться, куда это мы подевались.
Пол входит в зал заседаний, не обращая внимания на недовольные взгляды судебного пристава. Садится и, чувствуя, что голова прямо раскалывается, делает несколько глубоких вдохов, чтобы привести мысли в порядок. Джейн демонстративно не обращает на него внимания. Она поглощена разговором с Шоном. Уняв сердцебиение, Пол вспоминает умудренного жизнью отставного детектива, с которым любил беседовать, когда еще только-только переехал в Лондон. «Единственное, что имеет значение, Маккаферти, — это правда, — говаривал детектив за кружкой пива, пока был еще достаточно трезв, чтобы речь его оставалась членораздельной. — А без этого ты просто жонглируешь чужими фантазиями».
Пол достает блокнот, пишет несколько слов, отрывает листок и аккуратно складывает пополам. Оглядывается по сторонам, осторожно хлопает по плечу сидящего впереди мужчину.
— Будьте добры, передайте вон тому адвокату, — говорит он и смотрит, как листок передают из рук в руки в передний ряд младшему адвокату, затем — Генри, который, бросив на листок беглый взгляд, вручает его Лив.
Она устало разворачивает его и внезапно замирает, когда до нее доходит смысл написанного:
Я ВСЕ ИСПРАВЛЮ.
Лив поворачивается и ищет его глазами, а обнаружив, упрямо выставляет вперед подбородок: «Почему я должна тебе верить?»
Время останавливает свой ход. Она отворачивается.
— Передай Джейн, что мне надо идти. Срочная встреча, — говорит Пол Шону, встает и начинает протискиваться к выходу.
Впоследствии Пол так и не смог понять, что привело его именно сюда. Квартира в доме на Мэрилбоун-роуд оклеена оранжево-розовыми обоями, кажущимися персиковыми благодаря серебристым завитушкам. Розовые занавески. Темно-розовые диваны. Стены сплошь заставлены полками, на которых крохотные фарфоровые животные соседствуют с елочной мишурой и рождественскими открытками, добрая половина которых тоже розовые. А перед ним стоит Марианна Эндрюс, в слаксах и длинном кардигане. Ядовитого лимонно-желтого цвета.
— Вы из команды мистера Флаерти. — Она слегка горбится, будто дверной проем слишком мал для нее. Про таких женщин мать Пола говорила, что они «ширококостные», и у нее действительно отовсюду, совсем как у верблюда, выпирают кости.
— Прошу простить меня за вторжение. Но мне надо с вами поговорить. О судебном деле.
У нее такой вид, будто она готова дать ему от ворот поворот, но затем она снисходительно машет рукой:
— Ну ладно, так и быть, входите. Но хочу вас предупредить, я на вас жутко зла за то, что вы все так плохо отзывались о моей маме, будто она преступница какая. И газетчики ничуть не лучше. Последние дни мне постоянно звонят друзья из дома. Они все читали об этой истории и теперь намекают, будто мама сделала что-то ужасное. Я только что разговаривала со своей школьной подругой Мирой, так мне пришлось ей сказать, что за шесть месяцев мама принесла больше пользы, чем ее проклятый муж, уже тридцать лет просиживающий свою толстую задницу в «Бэнк оф Америка».
— Не сомневаюсь.
— Еще бы ты сомневался, дружок! — Она кивает ему, чтобы шел следом, и, шаркая ногами, проходит в комнату. — Мама была очень социально активной. Писала о правах рабочих, о тяжелом положении беспризорных детей. Об ужасах войны. Она скорее пригласила бы Геринга на свидание, чем взяла бы что-то чужое. Что ж, думаю, вы не откажетесь чего-нибудь выпить?
Пол согласился на диетическую колу и опустился на один из низких диванов. С улицы доносился, растворяясь в духоте комнаты, характерный для часа пик шум транспорта. Огромный кот, которого Пол по ошибке принял за подушку, выгнул спину, прыгнул ему на колени и стал сладострастно чесать спину о его бедро.
Марианна Эндрюс садится на место, закуривает сигарету. Театрально вздыхает.
— Это бруклинский акцент?
— Я из Нью-Джерси.
— Хмм… — Она спрашивает его старый адрес и удовлетворенно кивает, мол, знаю-знаю. — И давно вы здесь?
— Семь лет.
— А я шесть. Переехала сюда с лучшим из моих мужей. Дональдом. Он умер в июле, — сообщает она, а затем уже более приветливо спрашивает: — Но не будем о грустном. Так чем могу быть вам полезна? Вряд ли мне есть что добавить к сказанному в суде.
— Да я и сам не знаю. Похоже, просто пытаюсь понять, нет ли чего-то такого, что мы могли упустить.
— Нет. Я уже говорила мистеру Флаерти, что без понятия, откуда взялась картина. Честно говоря, самым любимым воспоминанием мамы из ее лихого репортерского прошлого было то, как однажды в самолете ее заперли в туалете с Джоном Фицджеральдом Кеннеди. Да мы с папой особенно и не спрашивали. Уж можете мне поверить, если ты слышал хоть одну репортерскую байку, считай, что слышал их все.
