Никто ни о чем не догадывался, и потому случай этот заставил говорить весь Калининград. Ни рыбаки, ни их жены, а также и начальство не могли взять в толк, почему Рябов, рискуя заработать крупные неприятности, сменял, как говорится, кукушку на ястреба, ушел от веселой и красивой Вали и чудесных дочек, от доброго налаженного быта к неприятного обличья бабище Журавской, неряшливой, с хриплым прокуренным голосом фельдфебельского тембра, обладающей сомнительной репутацией сорокалетней холостячки, у которой если что и было за душой, так это ученое звание… Так ведь не с доктором наук ложишься ты, извините за выражение, в постель!
Люди всегда плохо знали, не понимали Рябова. И им было невдомек, что именно в докторской степени Журавской и было все дело. Издавна сидела в рябовской душе заноза, и никакие личные его успехи не могли занозу эту вынуть…
Рябов был незаконнорожденным ребенком. В наше время и выражение-то это как-то не звучит, махровый, прямо скажем, анахронизм, и как социальное явление последствий никаких не вызывает. Трагедии на этот счет больше не разыгрываются. Законодатель и тот от прочерка в метрике отказался. Да только все это не так просто… Канули в прошлое проблемы, связанные с тем, что незаконнорожденных лишали наследства, которое выражалось в предметах материальных: родовых замках, земле, сокровищах предков. Но есть и другой вид наследства, ценность которого не избыла. Речь идет о духовном наследстве. Вот его-то и был лишен Рябов и не мог простить тому, кто наделил его «незаконной» жизнью.
Мать его, Рябова, происходила из крестьянской семьи и жила в деревне Пленицыно Волоколамского уезда. В трудное время тридцать второго года, похоронив обоих родителей и определив младших сестер и братьев в «люди», шестнадцатилетней девчонкой пришла она в Москву и нанялась домработницей в профессорскую квартиру.
А дальше все пошло по избитому и жизнью, и литературой сюжету. Молодой, но уже пробивающийся в гении профессорский сын. Деревенская простушка, благоговейно относящаяся к «ученым людям». Союз здоровой крестьянской непосредственности и взращенного несколькими поколениями интеллекта. А от этого союза головокружение и тошнота, не ускользнувшие от опытного глаза мамы-профессорши.
Истории никакой не случилось. Студенту сказали, что Аннушка срочно выехала в деревню, где умер дядя и оставил ей хозяйство в наследство. Студент погоревал малость, хотел было податься в Волоколамск и разыскать там свою «барышню-крестьянку», но близилась экзаменационная сессия, потом мама увезла его поправлять силы в Коктебель… Словом, через год студента женили, потом готовилась диссертация, родился первенец, и профессорский сын так и не узнал, что появился на свет и растет потихоньку маленький Рябов.
Жилось ему трудно. Парнишка был развитой, рано научился читать, знал поболе сверстников, но знания его пропадали втуне, не с кем было ими поделиться. Мать с превеликим старанием выходила его, устроившись ученицей ткачихи на фабрику в Орехово-Зуеве и определив младенца в ясли. Кое-как войну пережили, постепенно вошел Рябов в тот срок, когда нужен стал парнишке наставник-мужчина, а мать так бобылкой и осталась, всем пожертвовала ради сына, не хотела для него отчима.
Тайну своего рождения Рябов вырвал у матери, когда минуло ему четырнадцать лет. Разыскал он дом своего отца, тот был уже доцентом, но объявиться ему Рябов не захотел. Часами следил он за входом отцовского дома, постоянно узнавал об отце и его домашних, крадучись провожал родителя в институт, а кровных брата и сестру в школу. Летом он выследил их на даче, спрятавшись в кустах, слушал беседы за вечерним чаем на веранде…
Тогда и понял Рябов, а может быть, осознание этого пришло во взрослые годы, какого духовного наследства он лишился. Как ни учись ты в вузе, как ни старайся набивать карманы дипломами, таким, как эти профессорские внуки, тебе не быть. Опоздал ты, Рябов… Дух высокой культуры закладывается в сознание с пеленок. Но и этого мало. Нужна череда поколений, окруженных атмосферой интеллектуального общения. А для него, Рябова, эта цепь разорвана, он сам может быть только первым звеном.
Связь с Журавской, которая привела к рождению сына, представилась вдруг Рябову возможностью, могущей прибавить этому младенцу сразу пару звеньев. Рябовым управляло тогда двойное чувство. Капитан не мог позволить, чтобы его сын пережил безотцовщину, собственный пример никогда не тускнел в памяти Рябова, и в союзе с доктором наук Журавской он сможет дать сыну все то, чего не получил сам. Правда, есть у него еще и дочери… Но заботами их Рябов не оставит, и девочкам все-таки полегче, нежели парню, для парня крепкое мужское начало, мужское плечо рядом просто необходимы…
Так решил Рябов. А когда он принимал решение… Словом, выиграл Рябов схватку тогда, а теперь, стоя на мостике «Лебедя», с мрачной усмешкой думал о том, что интеллектуальную среду наследнику своему обеспечил, а вот что касается мужского плеча, то тут бабушка надвое сказала.
Он вспомнил, как поразило его прочитанное где-то утверждение, что настоящего интеллигента может дать лишь третье поколение. Его вторая жена числила в родословной и профессоров, и специалистов банковского дела, и судейских чиновников. Затесались сюда и корчмари, и владельцы мельниц… Рябова шокировала порой способность его Марины — Мойры присовокупить к высокоученому изложению мысли добрый русский матерок, но ему казалось это особой раскованностью аристократической натуры, ведь опыта общения с подобным миром у капитана не было никакого.
Сейчас он изо всех сил отгонял мысли об оставленном на берегу, эти мысли мешали ему искать единственно верное решение, и когда это Рябову удалось, в рубке возник Решевский.
— Пластырь стоит, — сказал он, снимая фуражку и вытирая затылок. — Надо узнать, как уровень воды в машине… Позвонить?
— Звоните, — усталым голосом произнес Рябов и отошел от окна, чтоб не мешать дублеру.
Решевский снял трубку и вздрогнул. Его оглушила тишина. Она вдруг навалилась на «Лебедь» и показалась более страшной, чем недавний скрежет айсберга о железные борта траулера.
— Что? — крикнул Рябов. — Что там, в машине? Звоните же, звоните, Решевский!
Телефон не работал. Решевский свистнул в переговорную трубу и услышал в ответ далекий-далекий голос Ивана Иконьева.
— Выше пояса, — сказал старший механик, — мне выше пояса…
Дед был человеком высокого роста, но Решевский и в эту минуту не понял стармеха.
— Какого пояса? — закричал он в переговорную трубку.
— Динамка скисла, — спокойно проговорил Иконьев. — Я вырубил вспомогач.
Решевский отнял ухо от раструба и, глянув на Рябова, сообразил, что капитан все понял.
— Всех людей на ручные помпы, — спокойно распорядился Рябов.
Он увидел растерянное лицо радиста в дверях рубки, понятно, ведь электроэнергия не поступала больше на передатчик, негромко бросил ему: «Переходите на аварийное питание», радист закивал и исчез.
Решевский ушел. Рябов приказал матросу вызвать старпома и, когда тот появился на мостике, сказал ему:
— Отберите нескольких матросов и готовьте шлюпки левого борта. С правого нам уже не спустить… И проверьте спасательные плоты. Боцману поручите запастись продуктами, водой. Возможно, придется оставить судно. К нам идут на помощь, но…
Старпом понимающе кивнул и молча удалился. Теперь Рябов был совсем один в рубке и усмехнулся, глядя старпому вслед. Вот когда-то и сам он, Рябов, был таким же чифом-молчуном на славном пароходе «Дон». Кончился «Дон», давно порезали его на патефонные иголки, теперь вот и у капитана Рябова заканчивается последний его рейс…
Когда начались нелады с рыбой, оскудели традиционные районы промысла, Рябов напросился в поисковики, в этом деле можно еще было пощипать у Жар-птицы хвост. Промышлять помногу, брать по два-три годовых плана уже не получалось, но есть шанс обнаружить неизвестные скопища рыбы — тут слава мимо тебя не проскочит, не замнут твое имя, даже если в связи со второй женитьбой числится за тобой аморалка.
«Вот и доигрался, доискался, фрайер», — подумал о себе Рябов, и стало ему грустно и немного смешно.
Он хотел пойти в радиорубку, узнать, как работает станция на аварийном питании, но «маркони» вдруг сам появился на мостике.
— Мурманчанин идет! — крикнул он с порога и взмахнул листком бумаги. — К нам идет! БМРТ «Рязань»… Я поработал на пеленг, дал координаты! Они видят нас на экране локатора в пятнадцати милях…
«Это ему чуть больше часа ходу, — подумал Рябов. — Может быть, и не придется мочить спасательные плоты… Выдержит ли так долго «Лебедь»?»
— Пригласите сюда моего дублера, старпома, первого помощника и деда, — стараясь говорить помягче, сказал радисту Рябов.
