Написав оба профессорских обхода, первый и сегодняшний (они же и обходы заведующего отделением), Безменцева подправила дневники и напоследок занялась титульным листом. Резинкой стерла то, что было написано карандашом, и не без удовольствия вывела ручкой новый, окончательный, диагноз. Одним шизофреником в мире стало больше.
Мир не содрогнулся — ему было все равно.
Глава девятая
Наказания без вины не бывает
На Мишино место положили Николая — тертого мужика лет пятидесяти с небольшим.
— Здорово, народ! — гаркнул он, входя в палату.
— У нас орать нельзя, — сделал замечание санитар.
— Так я же не ору, — удивился Николай. — Это голос такой, командирский.
Санитар махнул рукой и ушел.
— У меня с этими кандидатами в доктора свои счеты, — сказал Николай, остановившись возле своей койки. — Еще смолоду. Помнится, демобилизовался я — из погранвойск, между прочим, рубежи родины охранял от китайцев — и решил податься в милицию. Здоровье у меня было о-го-го, и медкомиссию я прошел как по маслу. А на психиатре споткнулся — не прошел, и все. Там такая грымза сидела, плоская, как доска, и страшная, как атомная война. Я зашел, улыбнулся, поздоровался, а она мне с ходу заявляет: «А вы, наверное, бабник — как видите женщину, так рот до ушей…»
Говоря за психиатра, Николай менял свой бас на тонюсенький дискант.
— Ну, ладно, думаю, хрен с тобой, бабник так бабник. «Присаживайтесь», — говорит она мне и показывает своей клешней на хлипкий старый стул. Я присаживаюсь, осторожно так, на краешек, чтобы стул не развалился, а она мне лепит новый диагноз: «Что это вы так осторожно садитесь? Сомневаетесь в себе?» Да нет, говорю — просто стул у вас на соплях держится. А она опять крючок закидывает: «А вы всегда как чуть что, так сразу в спор?» Я не сдержался и резанул ей правду-матку в глаза!
— И что? — спросил Юра.
— Не взяли в милицию. Пришлось на док идти, чтобы общежитие дали. Ну, поговорили, теперь давайте знакомиться. Меня Николаем зовут.
После обмена рукопожатиями с соседями Николай счел себя вправе лечь на свою койку.
— Сезонное обострение, — сказал он. — Думаю, пора уже группу получать. Из вас, мужики, никого с группой нет?
— Нет, — ответил Юра. — Но зато Вова — доктор. И права качает — заслушаешься…
— Я по группам не специалист, — поспешно сказал Данилов.
— Жаль, — вздохнул Николай. — А то ведь время идет, а дело стоит…
— А какие у тебя симптомы? — в свою очередь поинтересовался Юра.
— У меня не симптомы, а голоса, — поправил Николай. — Очень шебутные. То велят простыни в шкафу перекладывать с места на место, то свет не включать, то приседания делать… Как я дурить начинаю, так моя сразу к психиатру тащит. А там — направление выписывают. Скажите-ка, Владимир, а рентгеном эти голоса убить нельзя? Рентген — он же все убивает. А то, боюсь, не было бы вреда печени от таблеток.
Судя по красному в прожилках носу Николая, куда больше вреда его печени доставляли спиртные напитки.
— Рентген не поможет, — ответил Данилов. — А просто послать эти голоса нельзя?
— Куда послать?
— Куда-нибудь подальше.
— Так они же меня не слушают, — словно маленькому ребенку, пояснил Николай. — Я их слушаюсь, а они меня нет. Такой вот у нас расклад. А то бы я их быстро заткнул! В момент!
«Чудны дела Твои, Господи! — подумал Данилов. — Где я? Что со мной? Что вообще происходит?»
Ночью ему снилась «скорая помощь». Выдалось какое-то неестественно спокойное дежурство, и они с диспетчером Люсей Сиротиной долго спорили, выбирая подходящую невесту для доктора Жгутикова. Почему-то засела во сне такая мысль — срочно спасать Жгутикова, то есть женить. Потом к ним присоединилась Елена и тоже стала предлагать кандидатуры, но придирчивая Люся во всех умудрялась находить какой-то изъян…
Бредовый сон, бредовая жизнь, дурдом в голове, дурдом вокруг. Еще немного, еще чуть-чуть — и начнет казаться, что здесь, в дурдоме, он, Вовка Данилов, родился и вырос, и жил до сих пор, и продолжает жить. Если, конечно, это убогое беспросветное существование на грани сна и реальности можно назвать жизнью. А чем его еще назвать? Не смертью же? О, как же все это тягостно, муторно и несправедливо. За что такое наказание? Говорят, что наказания без вины не бывает? Бывает, еще как бывает! Если не без вины, какую-нибудь вину всегда можно найти, то хотя бы несоразмерно вине. Натворишь дел, образно говоря, на копейку, а получишь от судьбы тумаков на целый рубль.
Поистине — не умеешь вешаться, так и нечего начинать! Не умеешь вовремя останавливаться — не пей! Пить, кстати, не хотелось совершенно — от таблеток и без того голова дурная, ватная. Не до водки сейчас, совершенно не до нее. Хоть какая-то, а польза от лечения.
Есть и еще польза — головная боль с каждым днем все больше меняла свой характер, превращаясь из боли в тяжесть. Тоже неприятно, но переносить гораздо легче. Жаловаться Тамаре Александровне на головную боль и просить чего-нибудь обезболивающего не хотелось. Все равно толку не будет, если и назначит что-нибудь, так явно не то, что надо.
Вчера лечащий врач удивила. Сильно удивила. Данилов ожидал, что после всех высказанных им претензий Тамара Александровна вернется и с глазу на глаз предъявит ему какой-нибудь ультиматум. Или начнет угрожать. Или передаст его скорее всего вместе со всей палатой другому врачу — Маргарите Леонидовне, флегматичной особе предпенсионного возраста.
Вышло совсем наоборот. Безменцева вернулась в палату, устроила всем полный терапевтический осмотр — даже искала отеки на ногах и пыталась пропальпировать селезенку. Затем подсела к Данилову, словно невзначай накрыла его руку своей, и долго ворковала о доверии, взаимопонимании и присущем всем врачам гуманизме.
— А насчет нейролептиков вы, Владимир Александрович, право, зря, — упрекнула она. — В каждой специальности свои основные препараты. В кардиологии — бета-блокаторы и антагонисты кальция, у инфекционистов — антибиотики, а у нас — нейролептики.
— Насчет кардиологов и инфекционистов я бы с вами не согласился… — завредничал Данилов.
— Но насчет психиатрии — примите к сведению, — улыбнулась Безменцева.
Взгляд ее из колючего стал доверительно-проникновенным, в голосе появилась несвойственная ему мягкость, и вообще она была такая милая, такая понимающая, такая уступчивая… «Умеет же, сволочь, гасить скандалы! — восхитился Данилов. — Прямо на все готова, лишь бы доказать мне, какая она хорошая!»
Чтобы поскорее отвязаться от Безменцевой, Данилову пришлось сделать вид, что он ей поверил. Расстались внешне довольные друг другом, словно два одноклассника после двадцатилетней разлуки.
— Я немного изменила схему лечения… — уже на выходе «вспомнила» Безменцева.
И дураку было ясно, что ничего она не вспоминала — намеренно затронула этот скользкий вопрос сейчас, чтобы не вдаваться в подробности.
— Хорошо, Тамара Александровна. — Данилов уже решил, что больше никаких таблеток пить не станет, а воспользуется Юриным «методом». Хватит, поразвлекались, и будет!
— До свидания.
Безменцева ушла.
Вечером Данилов опробовал «метод» — спрятал таблетки за щекой, затем незаметно для соседей по палате выплюнул их в руку и направился в туалет. Медсестра ничего не заподозрила — на тех, кто глотал таблетки с готовностью, она не обращала внимания, подвергая досмотру лишь сопротивляющихся и нуждавшихся в уговорах. Как и во всех прочих ситуациях сработало правило: «Чем увереннее и естественнее держишься — тем меньше подозрений».
Кстати, сам Юра таблетки принимал исправно. Именно принимал, а не выплевывал, потому что к концу прошлой недели стал апатичным. Предположить, что он симулирует, Данилов не мог — это ж какой талант и какую выдержку надо иметь, чтобы не расслабляться ни на минуту в течение всего дня! Однако для себя самого Данилов сделал вывод — хотя бы на глазах у персонала надо вести себя так же, как и все прочие постояльцы отделения. Ходить медленно, можно даже — пошатываясь, на вопросы отвечать не сразу, а подумав, взгляд иметь равнодушный, голос — негромкий и зевать время от времени. Тогда ни у кого не возникнет подозрений, что больной Данилов игнорирует назначенное ему лечение. Надо сказать, что «доктор Данилов» звучит куда лучше, чем «больной Данилов», впрочем, доктор всегда остается доктором, даже во время болезни…
— Добрый день, Владимир Александрович, я к вам!
— Добрый день. — Данилов открыл глаза.
Знакомое лицо — девица из профессорской свиты.
Единственная, кого без натяжки можно назвать красивой. Тонкие черты лица, высокий лоб, красивый разрез глаз, уголки полных губ слегка приподняты — то ли улыбается, то ли просто от природы так. В каштановых волосах, собранных на затылке в узел, искрится рыжинка. В других обстоятельствах внимание такой особы непременно порадовало бы Данилова.
