Оскар пришел в себя на полу от сильного удара в дверь. Он увидел щель под дощатой стеной сарая, вдохнул из нее чистый воздух и снова потерял сознание.
— Оскар!!! Оскар!!! — кричали ему с улицы. — Горишь! Открой дверь! Оскар!
Резкий стук снова привел его в чувство.
— Сейчас же открой!!!
— Ломайте, Натан Валерьяныч! — кричал другой голос!
В дверную щель кто-то выплеснул ведро воды. Образовалась баня. Оскар попробовал оторвать свое тело от земли, но руки дрожали, не разгибались.
— Ломаем, ломаем! — повторял кто-то.
Оскару показалось, что сарай рухнет, и он будет погребен под горящими обломками. Он не мог кричать, не мог шевелиться, не мог даже сообщить спасателям, что жив, потому что не был в этом уверен. Когда он в следующий раз пришел в себя, наступило утро. Оскар лежал на влажной траве, рядом сидела зареванная графиня с полотенцем. Из пепелища на месте сарая торчала копченая труба. Больше на месте преступления не осталось ничего, но Оскара удивило не это. Едва он попытался сесть, картина померкла, голова закружилась, голос графини зазвучал издали совсем тихо.
— Лежи, — приказала она, — и приложила ко лбу больного холодный компресс.
Сначала Оскар созерцал темноту, потом на светлом пятне проявился образ графини. Оскар сел и увидел Солнце, увидел небо и траву, заметил, как с горы ускоренным шагом, не разбирая дороги, спускается Деев Артур, а профессор Боровский погоняет его носилками и осыпает проклятьями.
— Лежи! — с раздражением повторила графиня.
Образы растворились, картина померкла.
— Почему?!.. — негодовал профессор. — Разве ты не объяснил ситуацию?
— А толку-то? — на бегу оправдывался Артур. — Они сказали, что вертолеты только для торжественных стихийных бедствий… Когда иностранное телевидение снимает…
— Разве у нас не бедствие?
— Я сказал, что чувак угорел. Они сказали, что для чувака машины хватит.
— И где же машина? — возмущался Натан.
— У церкви! Они полдороги прошли и встали колом.
— Ты ничего не объяснил этим несчастным медикам!..
— Я сказал, что сгорел сарай, а они не поверили! — отбивался Артур. — Они спросили, как мы умудрились в такой-то ливень сарай спалить? Я сказал, что мы не виноваты, шаровая молния залетела. Так они вообще стали ржать…
— Ну, Артур… — сокрушался Натан. — Ну, как же так!
— Они не верят, что шаровые молнии в сарай залетают. Я им честно сказал, тут их столько, что в сортире невозможно закрыться. Пока от трех отобьешься, четвертая прицелится в лоб. Они уперлись, всучили мне носилки, дальше, говорят, топай сам, а мы здесь покурим. Так я же бежал бегом всю дорогу…
— Эх, Артур, Артур… — переживал Боровский.
Оскар услышал голос Учителя совсем близко.
— Очнулся, — сообщила графиня.
Профессор кинул носилки в траву.
— Как ты? — склонился он над немощным учеником.
Зрение ненадолго вернулось к Оскару, но дар речи пропал.
— Держись, парень! — приказал Учитель. — Держись! Все будет хорошо!
Мира незаметно ускользнула. На ее растрепанной постели валялись бумаги, записная книжка, с выпавшими из нее визитками, развороченная сумка блестела замком из-под кровати. Она достала документы, фотографию матери, фотографии самой Миры: детские, первый паспорт, друг, с которым переписывалась после гимназии. Мира нашла студенческие фото подруг и пачку пожелтевших дагерротипов, хранивших память о ее предках. Репродукция с картины, запечатлевшей генерала Виноградова в орденах, тоже была на месте. Ее оригинал, признанный культурным достоянием России, наследникам не отдали, оставили пылиться в музейных запасниках. Фотографии бывшей фамильной усадьбы Клавдия Виноградова сделала сама, когда работала в музее. Она мечтала пристроить туда же дочь в качестве живого экспоната, но Мира не любила дом предков, чувствовала себя потерянной среди высоких колон и бесконечных комнат. Она не помнила, кем приходятся ей люди на портретах… Единственный раз в жизни она упомянула свой титул в объявлении о пропаже кольца, потому что до смерти испугалась, что не найдет. Она бы не возила с собой реликвий, если бы не настояние матери. Она бы с удовольствием сменила фамилию, например, на мадам Хант, но фотографии Юргена Ханта в чемодане не нашлось, тем более не нашлось фотографий, на которых он вместе с Мирой. В записной книжке не нашлось телефонов Ханта, не нашлось ни одного телефона их общих друзей и знакомых. Мира не узнала записную книжку. Она бы заподозрила подвох, но все листы оказались на месте, даже просроченный билет на самолет был цел, и расписание движение автобусов до Варны… И масса других бесполезных бумаг, наспех сунутых в дорожную сумку, визитки идиотов, которые клеились к ней на курорте, карта Слупицы, нарисованная Артуром… все на свете, кроме самого необходимого.
Артур поднялся наверх, убедиться, что их сиятельство не рыдает.
— Ну, что? — равнодушно спросила Мира.
— Живой, — ответил Артур. — А ты?
— Ты же помнишь Ханта с Даниелем? Ты же видел их здесь!
— Ну, видел… — подтвердил Артур и вышел на улицу.
Мира швырнула фотографии на кровать и закрыла лицо руками. Слез не осталось, за прошедшую ночь они оказались выплаканы до последней капли. Снизу слышались шаги, разговоры. Кто-то хлопнул дверью, вернулся и еще раз хлопнул, но это был не Юрген Хант. Когда шаги удалились, в дом вернулась тишина, полная и окончательная.
«Думаешь, я родился для кино? — спросил ее однажды Хант. — Ничего подобного, детка. Кино — это анестезия. Обман чувств. Способ перетерпеть жизнь, которой меня наградили, помимо желания. И ты должна терпеть. А если станет невыносимо, вспомни о смерти, и полегчает…»
— Моей анестезией был ты, Юрген, — сказала Мира. — И моей жизнью был ты, и моей смертью…
Новое явление Артура заставило Миру взять себя в руки. Ей показалось, что прошло полдня, что ее искали с полицией, бегали по горам и почти что похоронили…
— Ты как? — спросил Артур. — Я возьму твои деньги, ладно?
— Возьми, — вздохнула графиня. — Тем более что это твои деньги.
— Я на всякий случай. Вдруг в больнице понадобятся…
— Можно, я не поеду с вами в больницу?
— Можно, — разрешил Артур. — Рыжий молодцом. Почти очухался, только с глазами что-то…
— Артур, ты ведь правда их помнишь? Ханта и Даниеля… Скажи, ведь мне не приснилась вся моя жизнь?
Артур присел на кровать.
— Если бы я не помнил, тебе бы легче было, да?
— Ты еще голубцами их обозвал, а я обиделась.
— Помню я твоих голубцов.
— Скажи, что видел их здесь своими глазами…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
