Девочку нарекли Сигридой. Уже в раннем детстве она была красавицей – с густо-коричневой кожей и пышными волосами цвета всех пряных запасов семьи, размолотых до тёмно-коричневого порошка, с проблесками золотого и красного, и с глазами цвета львиной лапы. Но она родилась со странным уродством, от которого её родители втайне страдали: отец плакал и обвинял мать в любовной связи с демоном; мать подозревала, что семейные боги отвернулись от них и послали дочь, в чьих жилах текла кровь гарпии.
Сигрида была трёхгрудой, и, по мере того, как она взрослела, прятать эту странность было всё сложней. Поэтому каждое утро, прежде чем отправиться с дочерью на рынок пряностей, мать стягивала ей грудь грубой тканью в несколько слоёв. Каждое утро она похлопывала Сигриду по щеке и глотала слёзы, заматывая её в полотно.
Став женщиной, Сигрида исполняла этот мучительный ритуал сама, сдавливая свою маленькую, но чудовищную грудь кожаными ремнями со свинцовыми пряжками.
Через некоторое время она перестала плакать, застёгивая их.
Когда Сигриде исполнилось шестнадцать – всем известно, что именно в этом возрасте чаще всего происходят невероятные совпадения, – шайка пиратов напала на плавучий город из барж, обосновавшихся в гавани. Такое случалось в Аджанабе, который в те дни являл собой паутину шумных улиц, где часто встречались злодеи; аджанцу не приходилось касаться золотой монеты, которую не украли по меньшей мере трижды со дня чеканки. Но баржи пользовались неприкосновенностью, так как их владельцы состояли с пиратами в отдалённом родстве. Потому, когда «Непорочность» вошла в Великую Гавань, и её красные паруса раздувались на ночном ветру, как мёртвые луны, торговцы перевернулись с одного бока на другой и продолжили спать, думая, что корабль пройдёт мимо и разграбит город, как обычно и происходило при появлении таких чудищ с мачтами.
Однако пираты подожгли ялики и шаланды торговцев пряностями и жестянщиков, сапожников, оружейников и горшечников.
Сигрида, как её братья и родители, спала в своей койке, свернувшись будто улитка в раковине, и груди её не были перевязаны. Она проснулась, когда кто-то зажал ей рот ладонью и сквозь стиснутые зубы прошипел на ухо:
– Тсс, лапочка. Мы не хотим разбудить маму.
Говоривший подхватил её на руки с лёгкостью кошки, хватающей котёнка за загривок. В вихре дыма и огня Сигриду поволокло прочь от родной баржи, и так она покинула историю, которая, несомненно, включала бы жизнь, полную насмешек и презрения, в финале коей пропахшее корицей и кориандром бездыханное тело швырнули бы за борт, в воды Аджанского залива. Взамен похититель поместил Сигриду на палубу окутанного тенями корабля, и она стала героиней совершенно другой истории.
Вообще-то семья не сильно расстроилась, обнаружив пропажу. Они бы никогда не нашли ей мужа, даже если бы предложили в обмен несколько мешков душистого шафрана. Им казалось, что правильнее растить других, красиво сложенных, детей и предоставить уродливую дочь участи, которую ей уготовили Звёзды.
Обладатель странного голоса перенёс Сигриду на борт «Непорочности». Как только команде наскучило грабить, воровать и брать людей в заложники, корабль развернул алые паруса, ловя солёное дыхание открытого моря, и покинул гавань с изяществом лорда, вкладывающего меч в ножны.
Нет ничего похожего на момент, когда парус ловит ветер и открывается под ним, будто ноги весёлой рыбачки. Звук, с которым поток воздуха надувает ткань, рывок вперёд и брызги в лицо возвещают начало новых миров, рождение новых выводков тюленей, исполняющих желания, в сотне тайных гротов и усердный путь новых рек сквозь горы, которые хихикали, когда первый потоп намочил им ноги.
Он заполнил сердце Сигриды, как вино заполняет дубовую бочку. Прислушиваясь, она перегнулась через борт и с широкой улыбкой принялась разглядывать корабль, чьи пушки имели вид звериных голов с разинутыми пастями. С одного борта безмолвно кричали мантикоры, с другого распахнули челюсти крокодилы. Сам корабль полыхал тёмно-алым – она ещё не видела такой древесины. Мачта была массивная и высокая, почти задевавшая звёзды, а из её полированной поверхности вырастали блестящие зелёные листья и ветки толщиной с детскую руку. Это было живое дерево, питающееся морем и небом, миролюбиво несущее паруса и лини. Оно словно не замечало соли и жестокого ветра, распускало листья, будто с радостью протягивало руки. На месте «вороньего гнезда» красовалось переплетение ветвей, усеянных листвой и оранжевыми плодами, – достаточно густое, чтобы там мог разместиться вперёдсмотрящий. Паруса были тёмно-алого цвета, и Сигрида спросила себя: «Может, репутация этого корабля не такая и сомнительная, раз он нарушает священную традицию плавания под чёрными парусами?» Изогнутый фальшборт украшали замысловатые резные узоры – девушка не видела ничего подобного в Аджанабе и догадывалась, что не увидит нигде в бескрайнем море.
На палубе, как и должно быть в открытом море, царила рабочая суматоха; моряки по обыкновению почти не обращали внимания на новую пассажирку. Но команда собралась необычная. Дело не в том, что не все её члены были людьми, кое-кто передвигался галопом – Сигрида точно видела сатира и вроде бы узкоплечего кентавра – или ползком – женщина, тащившая раздутый мешок желтых пряностей, несомненно, была ламией, – а в том, что на борту, похоже, не было ни одного мужчины.
– Тебе здесь нравится, моя аджанская находка? – раздался позади неё тот же странный голос, одновременно мягкий и жесткий, как золотой молот, завёрнутый в меха. Сигрида повернулась и оказалась лицом к лицу со значительной частью своей судьбы – Длинноухой Томомо, капитаном славной «Непорочности». Томомо выглядела непривычно для этой части мира, но её нельзя было назвать некрасивой: глаза тёмные, с рассеянным взглядом, волосы длинные и чёрные, прямее вороньей лапы; кожа – точно потемневшая от времени слоновая кость, утратившая изначальную белизну из-за прикосновений множества пальцев. Её наряд не поражал ослепительной роскошью, которую частенько предпочитают пираты, но состоял из простого жилета и брюк оленьей кожи, а волосы были заплетены в длинную косу, достигавшую бёдер. Позже Сигрида нередко слышала, как Томомо отказывается от капитанской шляпы с хвастливыми павлиньими перьями и золотыми пряжками, замечая, что если ей случится умереть – а в такой шляпе она точно привлечёт внимание желающих убивать, – и они не сумеют снять с неё эту уродливую штуку, боги будут хохотать, когда она попадёт в ад.
– Вы о корабле, мэм? – Сигрида помедлила, сомневаясь. – Сэр?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
