начала раньше времени. Лиззи пришлось оставить с мальчиком — первые часы за ним нужно было следить, чтоб ни заражения, ни лихорадка не началась, да чтоб дуростью своей повязку фиксирующую не сбил, ну и поить лекарствами. Она поныла, конечно, но осталась. Наверняка все правильно сделает, она девочка хорошая.
Матия рожала немного раньше срока, но я за них не переживала. Только вот зря я раньше времени расслабилась — ребенок-то не шел никак. Я уж с Матией и за руку вокруг дома прошлась, и положение мы меняли, и на живот нажимала — все никак. Муж-то ее, кузнец местный, в два раза девки был больше, не удивительно, что и ребенок большой. Я послала за дядюшкой Жаком. Тот пришел, осмотрел, поохал, да приказал родовые палочки тащить. Я напряглась — таким инструментом раньше не пользовалась, а он мне их в руки протянул.
— Мои-то дрожат, вреда больше причиню. Так что слушай и делай.
Ребенка с трудом удалось вытянуть. Крови было — море, думала роженица у нас на руках и помрет, но умелая повитуха, да советы дядюшки ей жизнь спасли. Только вот сможет ли Матия детей других родить, я не знала. На всякий случай сказала, чтоб за малышом приглядывали, как за зеницей ока, и чуть что — сразу ко мне бежали, даже в самую глухую ночь.
— Не бережешь ты себя, Мария. Смотрю на тебя, и думаю, сколько можно отдавать доброты, любви и заботы людям — ведь должен же когда-то источник иссякнуть. Но в тебе он неисчерпаем, — дядюшка Жак потрепал меня по голове, словно малое дитя. Я закрыла глаза и прислонилась к нему. Помощь людям в дороге, наставление деревенским лекарям, повитухам и травницам словно вливали в него жизнь. Бывшего ректора Университета было не узнать.
Но о любви и заботе, то было неправдой. Бывали времена, когда я опускала руки, и могла только плакать. Когда тоска по Джону становилась невыносимой, и хотелось выть от чувства одиночества. Особенно в снежные зимы, когда за окном бушевала метель, и казалось, что она не закончится никогда. Или когда мой пациент, которого я лечила, не спав ночами, умирал. Чувство бессилия наливало мои руки железом. Я постоянно задавалась вопросом — стоит ли пытаться, если результат моих стараний лишь замедляет смерть на пару мгновений? Но дорога, новые знания, старые и новые друзья, и благодарность людей, спасти которых нам удалось, заглушали эту черную тоску, постепенно превращая ее в легкое сожаление. Рядом со мной были люди, которые любили меня, и в каждом из них я черпала силы и любовь.
Вновь наступила весна. Мир укутался яркой зеленью, зацвели яблони и первые цветы. Кругом стоял аромат сочных трав, мокрой земли и свежей воды. В такие дни как сегодня, когда удалось спасти и мальчонку, и Матию с малышом — бессовестно хотелось жить и смеяться. Обнять весь мир, подняться в горы, изведать неизведанное.
Дядюшка Жак чуть отстал, и я взяла его под руку, помогая идти. Он бросился в это путешествие с энтузиазмом, который и представить было сложно. Встречаемые нами ученицы шаманки, стоило показать им медальон, свободно делились знаниями, вступая с дядюшкой в жаркие перепалки. Бывший ректор не верил в духов, только в науку. Шаманки же полагались на шепот природы и ее волю. Дядюшка Жак часто посылал письма новому ректору Гийому со своими находками. В доме мы оборудовали ему лабораторию. Сама бы я в жизни не догадалась, как все эти склянки можно использовать, и творимое бывшим ректором больше походило на магию, чем на медицину, но результаты не переставали меня удивлять. Он открывал неизведанные травы, новые свойства известных трав, а так же измененные действия препаратов, в зависимости от их пропорций и сочетаний. Эту деревню он особенно полюбил — рядом были и горы, и речка, и пресное озеро, так что всяческой живности и трав поблизости было предостаточно. Летом и осенью он уходил на целые дни на поиски, и возвращался довольный. От бывшего ректора я научилась тому, чему за года не смогла бы выучить в Университете. Я была ему бесконечно благодарна, и заботилась, словно о собственном батюшке. С его любознательностью, любовью к природе и лекарствам, он словно заново расцвел, уехав из столицы. Если бы еще боль в суставах его так не мучила! Не он, ни я не могли придумать, как от нее избавиться — только уменьшить. Дядюшка Жак смеялся и говорил, что от старости нет лекарства.
Мы дошли до склона, который оба так любили. Тут цвели раскидистые старые яблони, сладкий аромат которых кружил голову. Весь склон был усеян ярко-красными маками, а внизу расположилось озеро, в котором купалась ребятня и взрослые, после полевых работ. Феодал деревни был рыцарем, и все время проводил на службе короля. Деревня управлялась его наместником, и, в отличии от нашей, хоть работы было не меньше, жители искренне любили хозяина. Он помогал едой в голодные зимы, лекарствами в поветрия, слушал людей и судил по справедливости. Удивительно, что такой человек существовал. По моему опыту общения с знатью, все они были лжецами, лицемерами и убийцами. Мы уселись на поваленное дерево, наблюдая за детьми. Несколько мужчин подкидывали мальчишек и девчонок, и те с довольными визгами плюхались в воду. Солнце садилось, и я могла видеть лишь очертания, но даже так, моего сына было видно и слышно прекрасно. Он был заводилой среди ребятни, постоянно чему-то их учил, хотя мне казалось, что сам он ходить и говорить выучился вот только вчера.
— Жалеешь? — дядюшка Жак был в ужасе, узнав, что я в тяжести. Все говорил, что надо в город вернуться — там и врачи хорошие, и лекарств разных много. Я же скорее чувствовала себя в ступоре — с животом-то, да с младенцем на руках много не попутешествуешь. Мы остановились в деревне на год, на последних месяцах ходить в дальние дороги стало совсем тяжело. Да и мальчонка у меня получился бойкий — чуть что, сразу рыдать или кричать. С первых дней было видно, характером пошел в отца.
Я тогда про Джона, или как его все теперь звали — короля Эдварда Железного, старалась сплетен не слушать. Не хотелось знать о его браке и счастливой семейной жизни. Да молодой матери и не так много нужно, чтоб новостей не знать — ребенок отвлекает и день и ночь. Это позже я узнала, что брак с леди Изабель так и не состоялся. И ни с кем другим не состоялся,
